Жестокий век - Исай Калашников

– Откочуете от него – и все! – перебил Отчигина Джамуха. – Степь велика, широка, всем места хватит.

Даритай-отчигин замолчал. Тэмуджину показалось, что дядя не больно-то рвется к откочевке от Таргутай-Кирилтуха. Но почему? Напасть на него согласен, а просто откочевать не хочет. Что за этим кроется?

– Счастливое старое время… – снова вздохнул Даритай-отчигин. – И как хорошо, что вы, молодые, чтите отцовские обычаи. Конечно, и у вас бывают небольшие заблуждения. Вы переманиваете людей из улуса тайчиутов. Ну, это можно… Но к вам бегут люди из моего куреня, из куреней Хучара, Алтана, Сача-беки – твоих близких родичей, Тэмуджин. Мы приехали просить: не принимайте наших рабов. Отсылайте обратно.

– За этим и прибыли? – спросил Тэмуджин.

Спросил спокойно, но внутри все закипело. Когда растаскивали улус отца, никто не вспомнил о старых обычаях, даже о простых приличиях. А теперь видишь как!

– Людей принимает Тэмуджин, и я этого не одобряю, – сказал Джамуха.

Тэмуджин еле сдержался, чтобы не крикнуть Джамухе: «Знаю, что не одобряешь, но ты мог бы и помолчать. Хотя бы сейчас».

Наклонился, пряча пылающее лицо, глухо сказал:

– Я не сделаю с улусом Таргутай-Кирилтуха того, что он сделал с улусом моего отца, не стану возвращать мне принадлежащее копьем и мечом. – Эти слова предназначались Джамухе, он уступал ему в одном, чтобы не уступить никому в другом. – Но я бы предал память о моем отце, если бы не сделал всего, дабы вернуть его владения. Я принимаю людей не чужих – они принадлежали моему отцу. Ты, мой дядя Даритай, ты, мой брат Хучар, какие владения считаете своими? Ваши курени со всем, что в них есть, часть улуса моего отца.

Он поднял голову. Мрачное лицо Хучара стало еще мрачнее, Даритай-отчигин уже не жмурил свои хитрые глаза, безбородое его лицо сразу постарело. Этого, конечно, они не ждали. Хотя нет, скорей всего этого они и ждали, этого и боялись. Потому-то и не хотят откочевывать от Таргутай-Кирилтуха. Откочуют – он, Тэмуджин, все отберет – так рассуждают. А вот если пойдут вместе с ним на тайчиутов, окажут услугу, и у него уже не будет права отобрать курени. Кроме того, прельщает надежда нахватать в разбитом улусе тайчиутов добычи. Хитры, ну и хитры… Да, но чего добился он, бросив им в лицо слова правды? Теперь они будут знать, что от него добра им ждать не приходится. И они, ненавидя Кирилтуха, станут поддерживать тайчиутов. Пока это не страшно. Но кто знает, что там, впереди…

Он взглянул на Джамуху. Анда выстругивает из щепки зубочистку, тени от длинных ресниц падают на глаза, от этого они непроницаемы, как ненастная ночь. Перевел взгляд на мать. Она стоит у очага с деревянным ковшом в руке, лицо напряженное, так и кажется, что сейчас бросится защищать его. Ну, не беда… Теперь ему известно, чего ждут, чего хотят дорогие родичи. А они знают, что он может сделать с ними, если вечное небо не обойдет его своими милостями. Сейчас можно поговорить и по-другому.

– Я буду принимать людей из ваших куреней. Могу ли я сделать иначе? Таргутай-Кирилтух – враг. Вы под его рукой. Каждому ясно, как я должен поступить. Но все изменится, если вы уйдете от него. Не потребую ни единого человека, ни коня, ни барана, ни рваного аркана. Все, что у вас есть, – ваше.

– Будь на твоем месте твой отец и мой любимый брат, он сказал бы так же! – Лучики морщин опять стали собираться у глаз Даритай-отчигина.

Хучар угрюмо проговорил:

– Лед можно растопить, слово – изменить.

– Мое слово не лед, а белый камень. И в огне, и в воде остается одинаковым. А потом – имеющий голову должен думать и сам. Благодаря помощи моего анды и хана-отца Тогорила, у меня довольно скота, юрт и кибиток. Мне от вас ничего не нужно. Только не держитесь за хвост коня Таргутай-Кирилтуха.

Разговор затянулся до позднего вечера. Уже в темноте Тэмуджин провел гостей в свою юрту, распрощался и пошел к Борте. Он устал от споров, от приливов злости и обиды. Анда Джамуха прав: свое прошлое, свои старые боли надо отодвинуть, забыть. Это очень мешает. Но как забыть, отодвинуть, если боль – живая? Вот и Борте… Идет к ней, а в душе начинается такое, от чего хочется разбить свою голову. Там, в кочевьях меркитов, когда миновала первая радость встречи, он стал расспрашивать, как она жила, и осекся. То, что она должна была рассказать, еще не рассказанное каленым железом вошло в сердце. Он повернулся, ушел. С тех пор разговора об этом не заводил, но всегда помнил, что с ней было, и мучился сам, мучил Борте вспышками ненависти.

В юрте жены горел небольшой огонь. Борте сидела у очага, гладко обструганной палкой размешивала в котле какое-то варево.

– Ужинать будешь?

– Нет. Дай что-нибудь попить.

– Кумыса?

– Лучше кислого молока.

Он сел к огню. Жена взяла деревянную чашу, наклонилась к очагу, посмотрела – чистая ли? Сюда же подтянула бурдюк, осторожно, не пролив ни одной капли, наполнила чашу, протянула ему.

– Ты подавала чашу и тому?.. – хрипло, не узнавая своего голоса, спросил он.

Она опустила взгляд, промолчала, чаша в ее руке дрогнула, молоко пролилось через край. Он толкнул кулаком снизу вверх. Молоко выплеснулось, залило ее шелковый номрог, чаша покатилась к огню. Она ладонью вытерла молоко, подняла чашу, снова наполнила ее.

– Тэмуджин, тебе лучше убить меня. У меня, кажется, будет ребенок, а я не знаю, твой ли он… – Она посмотрела на него измученным, тоскующим взглядом. – Я должна была умереть там… Но мне так хотелось увидеть снова тебя. В этом я виновата…

Он взял из ее рук молоко, выпил, ударил чашу о камни очага (развалилась на три части) и вышел. Миновал последние юрты куреня, оказался в степи. На небе равнодушно перемигивались звезды, под подошвами гутул поскрипывала дресва, ломались сухие стебли травы. Сначала он шел быстро, почти бежал, но постепенно шаг становился ровнее…

Глава 8

Сизый морозный туман окутывал долины. Смутно темнели юрты куреня, а люди, мелькавшие у юрт, казались бесплотными духами. Джамуха постоял, глубоко вдыхая холодный воздух, и легким, бодрым шагом пошел к коновязи. Нукер сметал со спины его Беломордого пушистый иней. Конь беспокойно вертелся, и утоптанный снег звонко похрустывал под копытами. Джамуха потрепал коня по холке, положил на его спину потник, поверх потника чепрак, отороченный бахромой из мягкой кожи, на чепрак – седло с крутыми луками, окованными бронзовыми узорными пластинами, с бронзовыми же стременами, затянув подпруги, снял оброть и надел уздечку, плетенную из узких ремешков. Отступил на шаг – остался доволен: хороший конь, хорошая сбруя, и день впереди хороший – охота!

В середине куреня собирались нукеры. Там становилось тесно и шумно. Шаман Теб-тэнгри раскладывал жертвенный огонь. Дым не поднимался вверх, а смешивался с морозным туманом и облаком висел над головами людей.

Мимо, не заметив Джамуху, рысью проскакали нойоны Сача-беки и Хучар. За ними толпой валили нукеры на разномастных лошадях. Родичи Тэмуджина все-таки откочевали от тайчиутов. Их курени стоят недалеко отсюда. Первое время они держались особняком, настороженно, однако понемногу успокоились. Это будет первая совместная охота. По дороге должны присоединиться и Даритай-отчигин с Алтаном.

Ведя коня в поводу, Джамуха пошел к огню. Воины расступались перед ним, торопливо кланялись. Сача-беки, коротконогий и, несмотря на годы, молодцеватый, с быстрым взглядом раскосых глаз, наклонился с седла.

– Пора бы трогаться. Кого ждем, Тэмуджина?

Джамуха огляделся. Все в сборе, но Тэмуджин еще не подъехал, и это, конечно, не очень хорошо. Запаздывая, он как бы ставит себя над другими, тогда как все они – равны. Однако ему не хотелось, чтобы Сача-беки и Хучар думали о побратиме плохо, потому сказал:

– Не все люди еще готовы.

Наконец появился Тэмуджин вместе с неразлучными Джэлмэ и Боорчу. Все трое были в простых бараньих шубах и мерлушковых шапках. Тэмуджин не выделялся ни одеждой, ни оружием, и седло, и узда на его коне были не лучше, чем у других. Анда не любит украшений, а может быть, с умыслом не хочет отличаться от своих нукеров – смотрите, я такой же, как все, и мне нужно не больше, чем всем.

Едва Тэмуджин подъехал, Теб-тэнгри начал молитву о даровании охотникам счастья-удачи. Он был в полном шаманском облачении, звук металлических подвесок, голубоватых от изморози, был чист и звонок.

По окончании молитвы, Тэмуджин сразу же тронул коня. Джамуха, вскочив на Беломордого, догнал его и, оттеснив Боорчу, поехал рядом. Застоявшийся конь рвал повод, суетливо перебирал ногами.

– Пробежим? Пусть кони согреются.

– Впереди трудный день. Силы коней надо беречь, – сказал Тэмуджин.

– Как хочешь…

Джамуха ослабил поводья. Беломордый пошел рысью, далеко вперед выкидывая тонкие ноги. Холодный ветер упруго ударил по лицу. Джамуха почему-то надеялся, что за ним поскачут и остальные. Оглянулся. Тэмуджин ехал шагом, рядом с ним опять был Боорчу, за ними – Сача-беки и Хучар, чуть приотстав, строем двигались остальные охотники. Конец строя тонул в морозном тумане. Джамуха подумал, что, если бы захотел пробежать анда, за ним перешли бы на рысь все. От этой мысли стало неприятно, он отогнал ее и осадил коня. Но поджидать охотников не стал.