Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна

— Да, — кивнула Женя. — Работа, это совсем другое.

— Большое вам спасибо, Джен, вы так помогли мне. Конечно, я лучше поговорю с ним. Он такой добрый и умный…

Дальнейший разговор шёл как-то мимо сознания Жени. Она проводила гостью, переоделась сама и переодела Алису, убрала со стола. Потом стирала, играла с Алисой, шила, готовила. Но всё это так, это не она, а кто-то другой живёт заведённым порядком, а она сама… у неё сейчас одно. То страшное, что так легко, походя сказала Рози, и о чём она ни разу не подумала за эти шесть лет. Для него это было работой. Ра-бо-та! И Рози права, иначе и быть не могло. И на следующую ночь он был с другой, работал, и потом, и потом… И она для него как для неё очередной лист с текстом. Не больше. Он работал, работал хорошо, честно, она должна быть благодарна ему за его старания, но он только работал. Поэтому сейчас так невесомы его объятия, так отчуждённы губы. Поэтому он так охотно ушёл спать в кладовку. Да, он благодарен ей, заботлив, но… но она же совсем, ну совсем не чувствует в нем того… желания, что ли. В Хэмфри оно за десять шагов не то что чувствовалось, а прямо било разрядом, будто за провод взялась, било её, стоило ей оказаться рядом с Хэмфри. Но… но почему она решила, что права Рози? Что они не маньяки, а работники? Может… может, она просто не вызывает у него желания. Он не любит её, а просто… просто отрабатывает своё спасение. И не надо! И пусть так и будет! Он же не виноват, что она выдумала эту любовь. А её и не было вовсе! Просто… просто на неё даже маньяк не польстится!

Женя так яростно оттирала кастрюлю от пригоревшей каши, что заметила возвращение Эркина только, когда стукнула дверца плиты. Она обернулась и увидела его привычно сидящим на корточках перед топкой и поворачивающим, чтобы лучше горело, полено. И сразу раздражение, обида, неприязнь исчезли. Осталась только грустная щемящая нежность к этому смуглому черноволосому парню, что готов замучить, загнать себя на работе ради… ради чего? Лишь бы его не прогнали, разрешили жить рядом, спать на холодном полу в затхлой кладовке, так что ли? Ради той тарелки супа, на которую он каждый раз смотрит как на чудо?

Эркин почувствовал её взгляд и обернулся, посмотрел на неё снизу вверх.

— Ну, — Женя кашлянула, справляясь с голосом. — Как отпраздновал? Гулял?

— Да. С Андреем на пруд ходили, за городом. Купались.

Женя невольно улыбнулась его мальчишеской интонации.

— А ещё что? Было интересно?

Он как-то неуверенно пожал плечами.

— Да нет, пожалуй.

— Что так?

— Мы… мы не умеем праздновать. Так. Поели, выпили, не работали. И всё.

— Ну, — Женя ополаскивала кастрюлю, — танцы хоть были?

Он засмеялся.

— Были.

— Танцевал?

Он мотнул головой.

— Посмотрел, и хватило.

Не станет он Жене рассказывать, что сначала побоялся выдать себя в танце, а потом… И ведь тогда придётся рассказать и об этой… суке. Они с Андреем стояли и смотрели на танцующих. В плотной густой толпе. Их толкали, сдвигали, но он чего-то увлёкся и подавался вместе с толпой, ничего не замечая. И вдруг почувствовал, что кто-то гладит его по ягодицам. Умело гладит. Дёрнулся и оглянулся на что-то Андрей, но снова уставился на танцующих. Он покосился налево и увидел смуглую черноволосую женщину, с живым интересом разглядывающую танцоров. На его взгляд она пожала плечами и отвернулась. А чужая рука уже скользит по левому бедру, заходит на живот. Ну… ну сейчас… Он высвободил правое плечо и резко левой рукой перехватил эту кисть, сжал, насколько мог, и с криком: «По карманам шаришь, сука!» — с размаху, с разворота ударил обладателя этой руки. В последнюю секунду он увидел, что его кулак летит в лицо именно этой, что стояла рядом с ним, женщины, что это её рука, и не ударил как хотел, сдержал удар, мягко ткнув ей в нос, пустив кровь без перелома, ниже удивительно светлых на смуглом лице глаз. Она с криком отшатнулась, выдёргивая руку, и он отпустил её. Она убежала, а толпа ещё погомонила, обсуждая, что карманников развелось… И потом, он уже простился с Андреем и шёл домой, он снова увидел её. На границе Цветного квартала. С ней троих. Чуть подальше, плохо видимых в темноте.

— Эй, — окликнула она его. — Ты, дурак. Чего размахался? Нужны мне твои карманы! Дело есть.

Он остановился, нащупывая и открывая в кармане нож.

— Если ты, сука, — он длинно выругался, — ещё раз полезешь, пожалеешь, что вообще родилась.

Она захохотала.

— Ты ж спальник, чего ломаешься?! Можешь заработать.

— А пошла ты, — он добавил кое-что из Андреева списка.

— Да ты перегорел, что ли?

Те трое вроде подходят, хотят с боков зайти? Он вытащил нож, и они остановились.

— Перегорел? Точно? Мерин, значит. Так и мерину работу найдем.

Он молчал, приготовив нож. И она захохотала, сплюнула ему под ноги.

— Зря, конечно. А так… живи, меринок. Я не в обиде, что воровкой ославил. Всё-таки поостерёгся. Живи, раз такой осторожный.

Он дождался, пока они уйдут, не трогаясь с места. И потом долго кружил по улицам, проверяя, не идут ли следом, чтобы не навести на Женю. И уже у самого дома сообразил, почему её голова была такой странной. Чёрные волосы были париком, он съехал, и из-под него выбивались светлые пряди.

Не может он об этом рассказать.

— Мне хватило, — повторил Эркин.

— Ужинать будешь?

Он молча мотнул головой.

— Как всегда, — усмехнулась Женя. — А чаю?

— Чай буду, — сразу согласился он.

Даже странно, как он быстро привык к чаю. Ведь раньше никогда не случалось, чай бывал только в очень дорогих Паласах, когда «по-английски», он всего раз за таким столом прислуживал, а пробовать и не пробовал ни разу. А теперь пьёт каждый вечер. Женя кофе никогда не варит. Только чай.

Алиса уже спала, и Женя как всегда затенила коптилку. Женино печенье Эркин нахваливал вовсю, но Женя подозревала: только потому, что другого не пробовал. Она так и сказала ему. В шутку. Но он виновато поёжился. И Женя сообразила, что действительно ведь не пробовал. Ей захотелось погладить его по голове, утешить, но она сдержала себя. Может, ему и неприятно, что она так постоянно трогает его. А эти поцелуи рук и как он иногда прижимается к её руке лбом… Ну, он же должен это уметь и знать. По работе.

После чая он почти сразу ушёл в кладовку.

Эркин лёг, завернулся в одеяло. Поворочался. Как сказала эта сука? Мерин? Точно сказала, стерва. Шлюха белая, бегает, спальников вынюхивает. У него после удара о её харю на кулаке какая-то дрянь налипла. Оттирал потом травой. Это она под цветную намазалась. Ну, попадется она ещё ему на дороге… Мерин тоже… лягаться умеет. Убьёт на месте, по земле размажет. Только мерином всё равно останется. Чтобы не закричать в голос от обиды, он закусил угол подушки, привычно загнал боль внутрь, чтоб не мешала жить. Сон уже наваливался блеском воды, белым страшным телом Андрея, пьяными песнями Цветного…

Женя прислушалась. Спит. Она лежала и никак не могла заснуть. Надо будет рассказать Эркину об этой… про которую говорила Рози. И мысль о Рози сразу вызвала, потащила за собой весь этот клубок. И обиду… Что вот он, больше месяца рядом и… и словно не понимает, что она — женщина. Нет, он добрый, хороший. Но неужели она настолько подурнела, что совсем, ну совсем не волнует его. Хэмфри говорил: «У мужчины встаёт от одного взгляда женщины. Конечно, если это женщина». И остальные… да, по-разному, но все говорили одно и то же. Женщина волнует мужчину, возбуждает его. А спальники приучены возбуждаться от любой женщины. И уже сами возбуждают её. Хэмфри возбуждался легко. И его возбуждения хватало на двоих. Нет, не хочет она даже думать о нём. Эркин, ну почему, почему ты так? Ведь тогда она понравилась ему. Нет, не работал он тогда. Она же ничего не делала, это он был так страстен и нежен, если бы она ему не нравилась, нет… Не могло это быть работой. Так что же сейчас? Почему? Нет, не будет она больше ждать. Пусть скажет сам.

Женя встала и как была, в одной ночнушке, пошла на кухню. На пороге остановилась. Взять коптилку? Нет, на свету она может и не спросить. А в темноте, в темноте говорят уже правду. Хэмфри в темноте говорил то, чего бы никогда не решился сказать на свету.