Человек в картинках (The Illustrated Man), 1951 - Рэй Брэдбери

Последнее, что он слышал засыпая, был звук поднимающейся и опускающейся лопаты, роющей яму, в которую со страшным скрежетом металла и в золотом тумане, и со своим запахом, и со своим светом, и со своим звучанием рухнул Нью-Йорк и был в ней зарыт.

Всю ту ночь он плакал во сне.

The Visitor 1948( Новенький)

Сол Вилльямс проснулся в утренней тиши. Он устало выглянул из палатки, размышляя о том, как далеко от него Земля.

"Миллионы миль, – думал он. – И ничего нельзя сделать. Если твои легкие полны "ржавой крови": Если ты все время кашляешь":

В это ничем не примечательное утро Сол проснулся в 7 часов. Это был высокий, худой, истощенный болезнью человек. Утро выдалось тихое. Не было ни малейшего ветерка, и плоское дно мертвого, высохшего моря лежало перед Солом молчаливое и безнадежное. В пустом небе висело маленькое негреющее Солнце. Сегодня оно было ясно видно. Он вымылся и съел завтрак.

После этого ему нестерпимо захотелось на Землю. В течении дня он перепробовал всевозможные способы, чтобы хоть на миг оказаться в Нью-Йорке. Однако, по большей части, ничего не получалось.

Позднее, тем же утром, Сол пытался умереть. Он лежал на песке и приказывал своему сердцу остановиться. Оно продолжало биться. Он представлял себе, как прыгает со скалы или перерезает себе вену, но сам же и издевался над этими мечтами – он знал, что у него не хватит отваги ни на то, ни на другое.

"Может быть, если я сожмусь в комок и буду достаточно сильно хотеть этого, то я смогу просто заснуть и больше никогда не просыпаться", – думал он.

Он попробовал и это. Часом позже он проснулся, и рот его был полон крови. Он поднялся, выплюнул кровь. Ему было очень жаль себя. Эта ржавая кровь – она заполняет твой рот и твой нос, она сочится через уши и ногти на руках. Ей требуется год, чтобы убить тебя. И единственный способ борьбы – запихнуть тебя в ракету и выстрелить тобою на Марс. Земля не знает средства против болезни и не может допустить, чтобы ты заражал остальных. И вот ты на Марсе, истекающий кровью и одинокий.

Сол прищурил глаза. Вдали, у руин древнего города он увидел человека, лежащего на грязном одеяле.

Когда Сол подошел поближе, человек на одеяле слабо шевельнулся.

– Привет, Сол, – сказал он.

– Еще одно утро, – ответил Сол. – Боже, как я одинок.

– Это проклятие "заржавелых", – ответил человек на одеяле. Он был очень бледен, и казалось, исчезнет, если до него дотронуться.

– Хотел бы я, – сказал Сол, посмотрев на человека, – чтобы ты мог хотя бы разговаривать. И почему это получается, что интеллектуалы никогда не заболевают ржавой кровью и не попадают сюда?

– Они в заговоре против тебя, Сол, – ответил человек, закрывая глаза: У него было слишком мало сил, чтобы держать их открытыми. – Когда-то у меня было достаточно сил, чтобы быть интеллектуалом. Теперь для меня мышление – тяжелая работа.

– Если бы мы могли побеседовать, – сказал Сол Вилльямс.

Человек лишь слабо пожал плечами.

– Приходи завтра. Может, у меня хватит сил поговорить об Аристотеле. Я постараюсь. Обещаю тебе.

Он слабо шевельнулся и открыл один глаз.

– Помнишь, однажды мы разговаривали об Аристотеле, полгода назад. Тогда у меня выдался хороший денек.

– Я помню, – сказал Сол, не слушая. Он глядел на дно мертвого моря. – Иногда мне хочется быть совсем больным, вроде тебя. Тогда, да, возможно, я не волновался бы из-за того, что я не интеллектуал. Может, тогда я обрел бы покой.

– Через шесть месяцев ты таким станешь, – ответил умирающий. – И тогда ничто не будет волновать тебя, кроме сна, одного только сна. Сон будет для тебя, как женщина. Ты всегда будешь к ней возвращаться, потому что она преданна и добра и действует освежающе, и обращаться с тобой будет всегда ровно и мягко. Просыпаться ты будешь только для того, чтобы иметь возможность думать о возвращении в сон. И эти мысли будут очень приятны.

Голос человека на одеяле стал едва различимым. Наконец он совсем прервался и сменился неглубоким ровным дыханием.

Сол пошел дальше.

Вдоль берега умершего моря тут и там, как выброшенные приливом пустые бутылки, валялись тела спящих людей. Сол видел их всех, лежащих вдоль берега высохшего моря. Один, два, три – все спят по отдельности, большинство в худшем состоянии, чем он сам; у каждого свой тайник с провизией; каждый сам по себе, ибо общение и разговоры ослабляют, а сон идет на пользу.

Поначалу они иногда разводили по ночам костер, сидели вокруг него и разговаривали о Земле. Это была единственная их тема. О Земле, о том, как журчит вода в ручьях, каков на вкус земляничный пирог и как выглядит Нью-Йорк, когда ты ранним утром переправляешься на пароме с Джерси и тебя обдувает соленый влажный ветерок.

Хочу на Землю, думал. Сол. Хочу до боли. Я хочу того, чего у меня не будет никогда. И они тоже хотят и тоже страдают от того, что никогда этого не будет. Эта жажда сильнее, чем жажда пищи или жажда женщины, это жажда Земли. Проклятая болезнь так меня ослабила, что женщины мне уже и не нужны. Но Земля – это другое дело. Это не желание слабого тела, это тяга разума.

В небе ярко сверкнул металл.

Сол поглядел вверх.

И снова увидел блеск металла.

Через минуту на дно высохшего моря опустилась ракета. Открылся люк шлюзовой камеры, из него вышел человек, неся в руках нехитрый багаж. За ним вышли два человека в защитных бактерицидных костюмах. Они вытащили большие контейнеры с пищей, установили для новоприбывшего палатку.

Еще через минуту ракета вновь взмыла в небо. Изгнанник остался в одиночестве.

Сол припустил бегом. Он не бегал уже несколько недель, и это было очень тяжело и мучительно, но он бежал и кричал на ходу:

– Хэлло, хэлло!

Когда он приблизился к молодому человеку, тот осмотрел его сверху донизу.

– Хэлло, – сказал он. – Это значит и есть Марс… Меня зовут Леонард Марк.

– А меня – Сол Вилльямс.

Они обменялись рукопожатиями. Леонард Марк был очень молод – на вид ему было не больше 18. Светловолосый, с розоватым лицом и голубыми глазами, он выглядел свежим, несмотря на свою болезнь.

– Ну, как там Нью-Йорк? – спросил Сол.

– Да примерно так, – ответил Леонард Марк. И посмотрел на Сола.

Посреди марсианской пустыни возник Нью-Йорк, зримый, ощутимый, из камня и стали, но продуваемый марсианским ветром. Неоны полыхали электрическими радугами. В ночной тиши шурша проносились желтые такси. Высились мосты, и в полночной гавани перекликались буксиры. На сценах мюзикхоллов взвивались занавесы с блестками.

Сол в испуге обхватил голову руками.

– Стой, погоди! – закричал он. – Со мной что-то случилось! Что со мной? Я сошел с ума!