С любимыми не расставайтесь! (сборник) - Александр Володин

Из двери выбежал Рубахин:

– Сергей Петрович, вас ждут!

Когда они вернулись в кабинет, в кресле Чеснокова уже сидела женщина.

– Я сейчас, мальчик, подожди еще немножко, – сказал Рубахин своему пациенту и на всякий случай опять занял место за спиной Чеснокова.

– Тогда уж мне тоже не надо делать укола, – попросила женщина. – А то я укола боюсь.

Чесноков опять упал духом и взглянул на Рубахина.

– Может быть, все-таки лучше обезболим? – сказал Рубахин.

– А впрочем, – перебил его Чесноков и взял со столика щипцы.

Он сосредоточился и на минуту стал равнодушен ко всему на свете, кроме сидевшей перед ним женщины. Лицо его было спокойно, и только глаза возбуждены и даже, казалось, веселы. Он наклонил голову, сделал незаметное движение и сказал:

– Все.

– А зуб? – спросила женщина.

– Вот он.

– Что же я мучилась! – воскликнула она.

– Следующий, – волнуясь, позвал Чесноков.

– Видал? – сказал Рубахин своему мальчику, который сидел, по-прежнему стиснув зубы.

Мальчик покачал толовой.

– Что же, я так и буду стоять над тобой целый день?

Мальчик молчал.

Следующим пациентом Чеснокова был я. Мою первую встречу с ним я запомнил навсегда. Он стоял над креслом, в котором я сидел с разинутым ртом.

– Все, можете идти, – сказал он мне.

Я не сразу понял его.

– Как, уже?

– Следующий, – сказал Чесноков.

Он уже не смотрел на меня. Он не совсем понимал, что происходит, но сердце у него колотилось медленно и весело.

Мне надо было уйти, чтобы не мешать ему, а я не мог.

Я остановился в дверях и смотрел.

В кресло усаживался следующий, а Чесноков подошел тем временем к мальчику, который, стиснув зубы, сидел перед Рубахиным, и сказал:

– Ну-ка!

Мальчик поспешно открыл рот.

Чесноков наклонился, одновременно прихватив со столика щипцы, и через мгновение сказал:

– Иди к маме.

Рубахин смотрел на него молча. Он немного испугался. Но затем преодолел свою робость, вздохнул и обнял Чеснокова.

Вечером он вел Чеснокова по городу, знакомя с ним всех, кого считал того достойным. Едва ли не первым Рубахин познакомил с ним меня.

– Это наш учитель. А это наш новый зубной врач, новое пополнение. А какой это врач – скажу лишь одно: я за свою практику такого еще не видел.

– Бросьте вы! – отбивался Чесноков.

– А что он может мне сказать нового, – и я показал Рубахину то место, где прежде был зуб, – когда я сам свидетель! Жаль, что я не сохранил этот зуб на память.

– Что, совсем не было больно, в буквальном смысле слова? – недоверчиво спросил Чесноков.

– Абсолютно.

Чесноков засмеялся. Он был в том настроении, какое наступает после долгого уныния. Все страхи и беды вдруг остались позади, судьба повернулась – и как! В эту минуту ему нравилось все, ему казалось, что и он симпатичен всем. После долгого молчания, когда ни с кем нельзя было поделиться, ему хотелось рассказывать о том, что его мучило прежде. Теперь уже нечего было стыдиться, напротив: чем хуже было прежде, тем удивительнее казалось то, что произошло с ним сейчас…

– Если бы вы знали, в каком жутком настроении я сюда ехал! Теперь я могу рассказать. Я вообще впечатлительный человек, а в училище на выпускном зачете со мной произошел убийственный случай: я сломал человеку зуб, и преподаватель у меня на глазах вынужден был выдалбливать корень!

– А вот и Ласточкина, – обрадовался Рубахин. – Познакомьтесь.

Ласточкина – тоже наш зубной врач – полная, крепенькая женщина из резиновых округлостей, в меру надутых изнутри. Вид у нее оживленный и задорный, и мягко вздернутый нос, и ямочки на щеках, и очень блестящие черные глаза. Она любит похохотать, все время клубится папиросным дымом – активная, целеустремленная, оживленная. Ее хватает и на кокетство с мужчинами, и на работу в поликлинике, и на исполнение многих общественных обязанностей, и на неофициальную практику дома – она принимает больных по рекомендациям.

– Вот теперь наш коллектив в полном составе, – сказал Рубахин.

Но, видимо, начатая история волновала Чеснокова, он сказал, обращаясь к Ласточкиной:

– Я тут рассказываю, как я сломал корень. Это была молоденькая девушка, я ее знал. Она стеснялась плакать. По щекам катились слезы, но она молчала… Скажете – случай, надо бы забыть, а впредь работать осторожней. А я не мог этого забыть! Я стал бояться подходить к зубоврачебному креслу, я стал бояться, что причиню кому-то боль, я вообще не мог больше смотреть, как удаляют зубы!..

Этот человек был чем-то необыкновенно привлекателен для меня. Поэтому, увидев дочь, которая шла, помахивая портфелем, из техникума, я позвал ее:

– Маша, пойдем-ка с нами.

Она подошла.

– Вот с кем вы должны познакомиться, – сказал Рубахин Чеснокову. – Это Маша, она сочиняет песни, сама придумывает слова, сама придумывает музыку, сама себе аккомпанирует и поет. А это наш новый зубной врач, который…

– Я знаю, мне папа говорил. Я соберусь с духом, тоже как-нибудь к вам приду.

– Буду счастлив, – сказал Чесноков. – Я тут вспоминал, как я получал диплом… Получаю диплом и направление, но понимаю, что не могу работать! Сегодня утром я не хотел идти на работу!.. Нет, это действительно чудо, я просто не могу это расценить иначе.

Вечером у нас все ходят по береговой аллее. Под руку, не спеша, одни в одну сторону, другие – в другую. Здесь городские новости утверждаются, опровергаются и обретают свой истинный вес.

В этот вечер движение то и дело нарушалось. Дневные пациенты излагали свои впечатления о новом враче. Вокруг каждого концентрировались слушатели, переходя от одного очевидца к другому.

Рассказывал первый пациент Чеснокова, разъясняла женщина, которая боится уколов, а мальчик – его специально привел сюда папа – показывал всем желающим дырку во рту.

Дочь моя стояла в студенческой компании, прислонясь к бревенчатым перилам, и напевала под гитару свою новую песенку про зубного врача.

(Какие песни поет моя дочь?Как я могу это объяснить…Если бы их пела незнакомая девушкаИли незнакомая женщина в незнакомой компании,Я бы слушал и слушал,Я бы вспоминал свою жизнь,Еще одна строчка – еще одно воспоминание,И все они говорят: живи! живи!И постарайся быть счастливым,Потому что другой жизниНе будет!..)

Скоро Чеснокова знал весь город. Когда он шел по главной улице, с ним здоровался чуть ли не каждый встречный. Девушки, пройдя мимо, оглядывались на него. Пожилые горожане уважительно приподнимали кепки. И он торопился ответить на все приветствия, опасаясь кого-нибудь обидеть невниманием.

Эта неожиданная слава волновала его и поражала каждый день заново. Он стал веселым, открытым, счастливым человеком. Если он проходил мимо Дома культуры, его останавливали и уговаривали зайти. Его усаживали поблизости от сцены, и соседи по ряду привставали, улыбались и здоровались с ним. Он присутствовал на третьих турах городской и сельской самодеятельности. Ему уже случалось сидеть в президиумах во время торжественных собраний.

Он полюбил ходить в гости, на вечеринки. Кто-нибудь непременно провозглашал тост за него, а он смущался и возражал, но тоже чокался и выпивал свою рюмку. Как многие счастливые люди, он стал невнимательным. Он и не заметил, как Рубахин решил покинуть этот город.

Рубахин шел, засунув руки в карманы пиджака и глядя перед собой на тротуар, чтобы ни с кем не здороваться и не разговаривать.

Маша все же остановила его.

– Яков Васильевич, это правда, что вы от нас уезжаете? – Она спросила это весело, потому что переезды и даже вести о чьих-то переездах с детства нас увлекают.

Рубахину не хотелось объясняться, и он ответил:

– Уезжаю.

– Что же это так! Жили-жили – и вдруг…

– Вот так, – развел руками Рубахин. – Складываются обстоятельства.

– Когда же вы едете, мы хоть вас проводим!

– Еще не знаю, билета нет. Но я вам сообщу… – Приподняв кепку, Рубахин снова сунул руки в карманы пиджака и зашагал дальше.

Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь и в ожидании стоял, глядя на свои ботинки.

– Кто? – спросил голос Чеснокова.

– Я, – отозвался Рубахин.

Чесноков открыл, обрадовался и даже обнял его. Рубахин быстро закивал головой, похлопал Чеснокова по спине и прошел в комнату.

– Посоветуйте мне, что делать, – говорил Чесноков, прибираясь в комнате. – Я обалдел от знакомых, полузнакомых и малознакомых людей! То и дело я их путаю: сегодня спрашиваю одного, как дела с квартирой, а это, оказывается, не тот, у которого квартира, а тот, у которого близнецы…

Чесноков засмеялся, но Рубахин укорил его:

– Вас любят, это естественно, этим надо дорожить.

– Нет, я дорожу! Но я просто не привык… Когда говорят в глаза комплименты, я не знаю, что делать. Молчать и ухмыляться?

– Не мешало бы вам жениться, – сказал Рубахин.

Он испытывал неловкость, касаясь деликатного вопроса, но все же сказал, потому что это было нужно: