Ночные окна. Похищение из сарая - Альманах «Подвиг»

— Насчет «беспредела» — вам лучше знать, — буркнул я, начиная закипать. Он всегда вызывал у меня сильное раздражение. — А ваш Зуб копается в вертолете. Лопасти отвалились, вот он их и приваривает.

— Ладно, мы же с вами союзники! — примирительно произнес Владислав Игоревич, пытаясь даже похлопать меня по плечу. Хорошо хоть — не потрепать по щеке, как это принято у американцев. Я слышал, что Шиманский уже имел вид на жительство в Штатах. Туда ему и дорога. Союзничек. Магнат вроде бы вновь умудрился прочесть по моему лицу то, о чем я думал. Как это у него получается? Впрочем, умный финансист сродни психологу и психиатру.

— Слухи о моем бегстве за границу несколько преждевременны, — сказал он. — Эта страна мне пока что не надоела.

«Не все еще высосал», — усмехнулся я про себя.

— Но я всерьез хочу обсудить с вами, Александр Анатольевич, перевод Насти в одну из клиник Швейцарии. Вы, разумеется, поедете вместе с ней. У вас там даже будет своя практика. Что скажете? Готовы пойти на такой шаг?

— Скажу, что ваше предложение в настоящий момент лишено смысла. Настя выздоравливает. Смена обстановки ей только навредит.

Шиманский поджал тонкие губы, явно недовольный моим ответом.

— Хорошо, обсудим это позже, — произнес он. — Давайте пока прогуляемся по вашему замечательному парку, прежде чем я увижу дочь.

— Вопрос: захочет ли она вас видеть? — сказал я.

— Ерунда! — отмахнулся он, привыкший только повелевать, топтать и размазывать. — Вы же доктор, заставьте ее, в конце концов. Ну, внушите там что-нибудь, вы же, я слышал, умеете. Это же просто.

— Просто? — переспросил я. — Заставить полюбить? Не смешите меня, Владислав Игоревич. Есть вещи, повлиять на которые медицина бессильна. Например, устойчивое отторжение имплантированного чужеродного органа.

— Не понимаю, о чем вы? — хмуро проговорил Шиманский.

Мы уже шли по парковой аллее. Разговор становился все более интересным. Позади, на приличном расстоянии двигался шкафообразный шофер.

— Не понимаете, и ладно, — сказал я. — Но нельзя полюбить человека, который всю жизнь унижал тебя, насмешничал, издевался, оскорблял, ломал, что говорится, через колено. Словно куклу, которую нужно именно сломать, оторвать ручки и голову.

— Это вы… о нас с Настей, что ли? — Шиманский остановился.

Встал и я, решив высказать до конца все, что думаю.

— Да вы в своем уме? — сердито спросил он.

— А как вы думаете? Конечно. Анастасия мне много рассказывала, какой вы. Вы не отец. Звери так не поступают со своими детенышами. А теперь вдруг в вас что-то «проснулось»? Решили очиститься? Сомневаюсь.

— Да вы знаете, что я могу сделать с вами за такие слова? — угрожающе спросил он.

— Ну что? Укатать меня в тюрьму? Лишить медицинских дипломов, лицензии? Сжечь клинику? Или упрятать в сумасшедший дом, в палату № 6? Но вы и такие, как вы, всю страну превратили в клинику для идиотов, заперли в палате, только не № 6, а № 666. Поскольку это число у вас клеймом на лбу. Уезжайте. И отсюда, из моего Дома, и вообще — из России. Нечего вам тут больше делать. Уезжайте.

Я замолчал, поскольку несколько переволновался, и вновь стала болеть голова.

— Я вас в порошок сотру, — сказал господин Шиманский. — Вот уж действительно, вы сами подсказали решение — психлечебница по вам плачет. Самое место. У меня министр здравоохранения кореш. Создадим врачебную комиссию и упакуем вас в смирительную рубашку как миленького. Если только вы не предпочитаете место на кладбище. Где-нибудь за чертой города.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Но ведь я еще не закончил. Сначала вернемся к вопросу с Анастасией. Я недаром произнес фразу, что вы ей — не отец. Вскрылись некоторые обстоятельства, которые дают мне моральное право запретить свидание якобы «отца» с якобы «дочерью».

— Это еще что такое вы выдумали? — спросил он, но теперь уже менее грозно. Видно, выстрел попал в цель.

— Данные обстоятельства проясняют мне ваше жестокое отношение к Анастасии, — продолжил я. — На ее матери вы женились тогда, когда она уже была беременна. Чужой ребенок, только и всего. В этом нет ничего плохого, напротив, выглядело бы даже благородно, но лишь в том случае, если бы вы относились к ней как к своей собственной дочери. Я не знаю, почему так не произошло. Наверное, особенности вашей психики. Возможно, вы больны и могли бы стать моим пациентом, при желании. Я бы не отказался, поскольку это интересный случай. Но вы все тридцать лет, выдавая Анастасию за родную дочь, ненавидели ее, культивировали в себе эту ненависть. Лучше бы вы убили ее сразу, что ли. Не мучили бы ни ее, ни себя.

— Откуда… откуда вы это знаете? — спросил Шиманский, плохо скрывая растерянность.

— Из дневника Елены Глебовны Стаховой, — ответил я, пожимая плечами. Мы уже дошли до пруда и остановились на берегу. — Не надо много болтать в постели со своими любовницами. Там вообще встречаются чрезвычайно интересные вещи. И о Ползункове, дружке вашем. И не только о вас, но и о других тоже. Которые с этим же числом на лбу ходят. Да вы, Владислав Игоревич, и приперлись-то сюда не за Анастасией, а за этим дневником и кассетами. Не так ли?

— Еце документы? — угрюмо спросил Шиманский. — У вас?

— Могу сказать одно: у девушки их нет. Так что не тревожьте ее напрасно. Зубавин может отдыхать.

— Отдайте их мне, — потребовал магнат. Ему сейчас изменила выдержка: он даже сжал кулаки. Мы стояли на берегу пруда, как два непримиримых противника. Потом он немного сменил тон: — Вы были со мной откровенны, я буду тоже. Мне этот дневник и кассеты не так уж и нужны. Мало ли что может наплести дрянная девчонка? Ей никто не поверит. Прокуратура у меня схвачена. Газеты и суды — тоже.

— Так уж и все? — усмехнулся я.

— Ладно, скажу еще честнее. В стране сейчас происходит непонятно что. Демократия в опасности. Лишний шум мне ни к чему. Мое положение стало не так устойчиво.

— «Ваша демократия», — поправил я. — Когда можно лишь безнаказанно воровать и распродавать государство — тысячелетнюю державу! — по кусочкам. Когда же прекратится этот бардак?

— А Россия вообще страна дураков и предателей, — брезгливо сказал он. Где-то я уже слышал эти слова. И мне сейчас просто надоело с ним разговаривать. Спор наш был беспредметен. Я устал.

— Уезжайте, — вновь повторил я. — Это лучшее, что вы можете сделать для «этой страны».

Я не стал ждать ответа. Просто повернулся и пошел к Дому.

— Я еще повоюю! — прокричал он вслед. — Верните документы!

— Нет! — откликнулся я, махнув рукой.

— Стойте!