Свартхевди - северянин - Goblins

— Ты никуда не пойдешь, Уильям Ульбрехт! — это тот самый Арман не желал допустить даже просто возможность расставания с милым его сердцу Уильямом. Глаза парня налились кровью, лицо покраснело, он орал и брызгал слюнями так, что на него с недоумением стали коситься его спутники, включая того самого Одерштайна, а я подумал, что похоже перестарался. — Ты посмел назвать нас псами, а сам даже не можешь выдрессировать своих слуг, чтобы они не лезли в разговор!

— Ты ошибся, уважаемый, прости, не знаю твоего имени. Я не слуга, я сын ярла, — спокойно отвечал я ему — Уильям, в твоей стране очень странно приветствуют путешественников, криками и оскорблениями. Я всегда думал, что…

— Заткни своего раба, Ульбрехт, всем плевать, что он там себе думает!!! — проорал Арман. Ральф, в некоторой растерянности от такой истерики спутника, положил ему руку на плечо, дабы снизить накал страстей, но тот резким движением плеча скинул ее. — Заткни его и прими вызов благородного человека, я, фрайхер Арман Земпел, объявляю, что оскорблен твоими словами! Требую поединка!!! Или ты трус? Сразись со мной, а потом, если выживешь, можешь развлекаться со своим рабом!!!

Вообще-то можно было бы уже сейчас поймать этого горлопана за язык, сказал он достаточно. Но я предпочел подождать до верного.

— Твой друг отвратительно воспитан, — сообщил я Уильяму очевидное, не давая принять приглашение подраться — Наверное, он плохо слушал своего, несомненно, достойного отца, когда тот учил его вежеству, и, обращаясь уже к багровому от бешенства задире — Вновь повторяю тебе, я не раб и не слуга, я сын ярла. Мы незнакомы, но почему ты оскорбляешь меня?

— Ульбрехт!!! Заставь уже заткнуться свою подружку и прими…

Присутствующие так и не узнали, что он хотел нам поведать: непросто хулителю орать и ругаться, когда его нос превращается в плоскую лепешку и размазывается по лицу, а помогает ему в этом мой гранитный кулачище. И сразу, дабы помочь ему поскорее закрыть рот, слева в Земпелову рожу врезалась окантованная железом кромка щита.

Глава 28

— Зачем ты это сделал, Свартхевди?

— Что именно? — как бы не понял я слова Уилла — Зачем что? Зачем щитом? Все просто, сын Вильгельма: он просто был у меня в левой руке. Не знаю как у вас, но нам, детям Всеотца, Асы велели за языком следить, ибо свободный за речи свои должен держать ответ сам. Может быть не волен в словах своих трэль, но за него ответит хозяин. За ребенка — отец, за бабий бескостный язык ответит муж. Так чему ты удивляешься, разве и у вас не так?

— Зачем ты влез в это дело. Ты нашел себе могущественных врагов. Даже если мы выпутаемся из этой истории, Одерштайн так тебе этого не оставит, его люди будут искать тебя.

Я пожал плечами.

— Пусть ищут, и винят потом себя, если найдут.

Уильям тяжело вздохнул.

— Это было мое дело. Мой давний недруг…

Врагов, недругов, хулителей, завистников, недоброжелателей и всякой прочей плесени всегда много. Это хороших людей обычно мало, беречь их надо.

Примерно так я ему и ответил.

Суд по происшествию уже прошел, решение вынесено, чего теперь переживать? Но Уильям, тем не менее, переживал.

— Но знаю, чем ты недоволен, Уильям Вильгельмссон!

Тот с недоумением на меня посмотрел.

— Всю славу хотел забрать себе, сразить Одерштайна и его шавок, и прибыть к красавице Беате с победой! Потому ты и затеял ссору, ведь так? — я насмешливо прищурился — Недостойно думать лишь о себе, твоя милость, правильно поделиться славой с другом!

У «его милости» от возмущения отнялся язык, зато хоть дергаться перестал.

Я специально дразнил Уильяма, хоть это вроде как, было и неправильно. Мудрость предки облекали в слова не зря:

Хорошему другу

что только хочешь

правдиво поведай;

всегда откровенность

лучше обмана;

не только приятное

другу рассказывай *

Но… Четверо против двоих — это гораздо лучше, чем пятеро против одного, особенно, если этого одного в споре клинков одолела бы и старуха Хильда. Ну, может, и не одолела бы, но имела бы на то хорошие шансы.

Земпел на суд пришел на своих ногах, но был он ближайшие пару дней не боец: рассеченную до кости скулу чем-то залепили, его шатало, а глаза то и дело съезжались к переносице. Целитель в Эйхельфельде был, и помощь пострадавшему оказал, но… Что ж поделать, тяжела рука у сына моего отца, и вторая тоже тяжела, и Олаф хорошо учил меня.

Вдоволь подраться на площади нам не дали: сокрушив Земпела, я сбросил по щиту пинок одного из его друзей, лягнул его под колено и принял на плоскость клинок другого, сбил нижней кромкой режущий удар третьего. Секиру лапать даже не пытался — нас тут же разняли: рослый стражник, до того наслаждавшийся бесплатным развлечением, просунул между мной и супостатами свое оружие, что-то вроде широкого мясницкого тесака с крюком на обухе, насаженного на недлинное древко, его напарник тут же проделал то же самое, из-за их спин раздался пронзительный переливчатый свист. Никак подмогу созывали.

Одерштайн тыкать в меня железом так и не собрался, старались его спутники, впрочем, недолго. Так, для порядка еще разок сунули мне по щиту, да и все.

Местному люду тоже понравилось.

Суд прошел тоже как-то быстро. Одноглазый местный хольд, нестарый еще и богато одетый, прямо со ступеней магистрата объявил свои полномочия, и поведал присутствующим, что судить споры между благородными, в городе Эйхельфельд волей ярла Дорнхольма доверено ему.

Никто, в общем-то, и не возражал.

Дело рассмотрели со всех сторон, позвали добровольных свидетелей из зевак и прохожих, что наблюдали ссору.

Одерштайн разливался соловьем, и обвинял в случившемся, разумеется, меня. Ну, и Уильяма заодно.

Я, с полной уверенностью в своей правоте, отвергал его поклеп.

«Я не лез в разговор, а лишь напомнил моему другу, что нам пора в путь».

«Он назвал меня рабом — но разве мои волосы острижены? Разве на моем поясе не висит оружие?».

«Он назвал меня слугой — да, я встретил в пути трудности, потому одет небогато, и он мог ошибиться. Я сказал ему, что это не так, и повторил в другой раз. Я сын ярла, подтвердить это своим словом может мой друг Уильям».

«Я не трогал оружие, а лишь защищал себя и своего друга. Напал? У нас на севере мы внимания не обращаем на такие шлепки! Кто же виноват, что у твоего друга не только злой язык, но и слабые коленки?».

«Он назвал меня женщиной. При мне секира, я готов доказать ему, его друзьям, и всем прочим, кто так думает, что он неправ».