Мао Цзэдун и его наследники - Федор Бурлацкий

Когда сложилась группировка Цзян Цин? Это произошло перед началом «культурной революции». Об этом можно судить из следующего ее рассказа.

— Знаете ли вы, кто такой товарищ Яо Вэньюань и что он сделал? — спросила Цзян Цин, представив Р. Уитке этого человека. — В начальный период культурной революции он организовал публикацию статей, критикующих реакционную линию в искусстве и литературе. Конечно, прежде всего я получила одобрение Председателя Мао Цзэдуна, а потом ездила в Шанхай, где меня поддержал товарищ Кэ Цинши (бывший мэр и секретарь партийной организации Шанхая). Однако большинство статей написано товарищем Яо Вэньюанем.

— Работа осуществлялась под руководством Председателя Мао и была организована товарищем Цзян Цин, — подчеркнул Яо Вэньюань. — В то время развернулась исключительно тяжелая борьба. Вот почему Председатель Мао сказал, что Пекин был тогда для нас неприступной крепостью.

Что сблизило членов будущей «банды четырех»? Судя по всему, Яо Вэньюань, Чжан Чуньцяо и Ван Хунвэй действительно сделали ставку на Цзян Цин. Это может показаться странным, поскольку она едва ли располагала такой же властью и влиянием, как в свое время Лю Шаоци, потом Линь Бяо, затем Чжоу Эньлай. Но, по-видимому, у членов группировки не было другого выбора, как только опереться на Цзян Цин, которая, в свою очередь, искала, на кого бы опереться внутри политического руководства ЦК КПК. И в этом деле она также подражала Мао Цзэдуну. Свое восхождение на вершину он тоже начал с создания группировки, однако в нее входили действительные вожди, имевшие не только большой авторитет в партии, но и располагавшие широким влиянием среди огромного числа руководителей меньшего масштаба. Иное дело Цзян Цин. Халиф на час, она могла создать группировку, которую отличало авантюристическое калифатство. Представители «банды четырех» нашли друг друга, поскольку они были близки по своим биографиям, по случайному обретению высокого положения, по непомерным политическим вожделениям.

Напомним, что в период «культурной революции» резко ослабли позиции «старой гвардии» и, напротив, усилились позиции Кан Шэна и некоторых других близких к Цзян Цин людей (Чэнь Бода). Как раз тогда возникла авантюристическая шанхайская группировка, которая рвалась к власти. Не исключено, что именно эта группа вместе с Кан Шэном была инициатором выдвижения Цзян Цин на роль тарана в борьбе за власть и влияние.

Правда, Цзян Цин пыталась обрести и более мощную опору. Как увидим дальше, ее активно поддерживал все тот же Кан Шэн. Она искала контактов с Чэнь Бода. Но большинство крупных деятелей КПК вначале не принимали ее всерьез. Они шли на уступки, но не включали ее в свою группу и тем более не входили в ее группировку. Ее претензии на крупную политическую роль должны были казаться им довольно странными и уж, конечно, малореальными. А в качестве союзницы в своих собственных планах она была им, вероятно, не очень нужна, хотя ею и можно было воспользоваться как неким каналом влияния на Мао Цзэдуна — не больше.

Но сотрудничество с Яо Вэньюанем и другими молодыми деятелями все же не давало прочной опоры Цзян Цин в Политбюро ЦК КПК. И тогда она сыграла ва-банк и предложила союз человеку, который мечтал заменить Лю Шаоци, а впоследствии и стать преемником Мао. Речь идет о Линь Бяо. Цзян Цин не постеснялась сообщить Р. Уитке о своих усилиях в этом направлении, которые дали свои результаты.

В феврале 1966 года Цзян Цин и Линь Бяо заключили частную сделку. Она предложила ему все блага, которые ему сулил союз с женой Председателя, искушенной в вопросах «культуры», в обмен на место верховного советника по вопросам культуры в армии. И Линь Бяо пошел на это. И только несколько месяцев спустя после того, как было покончено с Лю Шаоци и многими другими крупнейшими деятелями КПК, стал неизбежен конфликт между Линь Бяо и шанхайской группировкой во главе с Цзян Цин.

Получив официальные «полномочия» от Линь Бяо, Цзян Цин для начала созвала совещание по вопросам литературно-художественной работы в вооруженных силах в Шанхае.

Цзян Цин прибыла в назначенное время. На ней была мужского покроя солдатская одежда, какую она носила все годы «культурной революции». Очутившись перед морем солдатских голов, она заговорила извиняющимся тоном, вызывая в воображении традиционный образ самоотверженной китайской женщины. В последние годы слабое здоровье мешало ее работе, и она недостаточно усердно изучала идеи Председателя Мао. Правда, это она составила проект доклада для X пленума, где устанавливались принципы обновления культуры, но Председатель три раза переделывал его, прежде чем отдать в печать. В этом докладе, напомнила она слушателям, подчеркивалась необходимость развязать классовую борьбу по всей стране, укрепить пролетарскую идеологию и ликвидировать буржуазную. Последнюю она презрительно назвала «черной линией 30-х годов». Эта линия включала такие «грехи», как «правдивое описание», «широкий путь реализма», «углубление реализма», «нейтральные персонажи», «нелюбовь к запаху пороха». «Нужно осудить не только эти буржуазные ошибки, но и русских буржуазных литературных критиков — Белинского, Чернышевского и Добролюбова, а также театрального деятеля Станиславского», — заявила Цзян Цин.

Нужно вырвать монополию из рук профессиональных критиков, лишенных верной ориентации и не обладающих достаточным боевым духом, и передать это дело в руки масс. «Мы должны изменить свой литературный стиль, поощрять сочинение коротких популярных статей, превратить критику произведений литературы и искусства в кинжалы и ручные гранаты и умело пользоваться ими в рукопашном бою… Мы против запугивания людей терминологией и жаргоном. Только так мы сможем разоружать самозванных литературных критиков и искусствоведов», — вещала Цзян Цин.

В предисловии к своим «Неприятным пьесам» Бернард Шоу писал: «Каждый деспот, чтобы сохранить душевное здоровье, должен иметь хотя бы одного непокорного подданного. Даже Людовик XI терпел своего исповедника, который отстаивал духовного владыку против владык мира сего. Демократия отняла скипетр у деспотов и вручила его суверенному народу; но и у этого нового владыки есть свой исповедник, а именно — критика. Критика не только полезна с медицинской точки зрения, — она приятна толпе еще и потому, что утоляет ее кровожадность своими гладиаторскими боями; ее зависть — своими нападками на великих людей; ее потребность в преклонении — хвалой, которую им возносит. Критика говорит вслух то, что всякий хотел бы сказать, но не смеет, а если и смеет, то не может по недостатку уменья. Ее иконоборчество, ее призывы к бунту, ее кощунства вызывают приятный трепет даже у тех, кого не шокируют; таким образом, критик соединяет в себе исповедника и придворного шута»1.