Покинутая царская семья. Царское Село – Тобольск – Екатеринбург. 1917—1918 - Сергей Владимирович Марков

долгополом штатском осеннем пальто и в своей заячьей шапке петербургского лабазника.

Когда я после долгих усилий, затягивая время, пристроил свою папиросу к мундштуку, а потом поднял голову и закурил, я увидел, как ее величество едва заметно кивнула мне, а наследник с видимым любопытством оглядывал меня с головы до ног и что-то говорил государыне.

Во мне все клокотало, и нервные спазмы сжимали горло. Мне стоило огромных усилий, чтобы не показать своего волнения и сдержать готовые сорваться рыдания. Постояв еще немного на углу, я медленно-медленно пошел вдоль фасада. Их величества и их высочества стали переходить от окна к окну. Дойдя до конца дома, я повернул обратно, не спуская глаз с окон. Когда я дошел снова до угла, навстречу мне попался извозчик. Я остановил его, сел в санки и снова проехал мимо дома. Я приказал ехать ему в конец улицы, где находился колбасный магазин. Сделав закупки в магазине, я демонстративно положил большой пакет себе на колени, приказал извозчику ехать прямо мимо дома к себе в гостиницу. Их величества, видимо, поняли мой маневр, и, когда я проезжал, они все еще были в окнах. Но это был один только миг. Я успел уловить еще легкий кивок государыни, и губернаторский дом скрылся за поворотом из моих глаз. Я был безумно счастлив, что увидел их величества, что заветное мое желание исполнилось, что я сдержал клятву, данную себе в ту достопамятную ночь, когда их перевозили из Царского Села в эти края, в том, что я доеду, во что бы то ни стало, до их нового местопребывания, но в то же время я был до глубины души потрясен беспомощностью их и своего положения…

Этого дня я никогда не забуду. Это был день, когда я последний раз видел их величества, людей, которых я боготворил и боготворю, которым верно служил и ради которых когда угодно, не задумываясь, готов был отдать свою жизнь!

Через два часа готовая тройка стояла около подъезда гостиницы, и вскоре я, провожаемый поклонами швейцара, желавшего как можно скорее снова увидеть меня, а также и моих «стариков-родителей», под звон неумолчных колокольчиков быстро понесся по знакомой уже дороге, исполняя волю ее величества, в Покровское.

10 марта в 11 часов вечера приехал я в Тобольск, а в 4 часа дня 12 марта пришлось мне его покинуть. Не думал я тогда, что более не суждено мне будет в него вернуться…

Глава IV

«Сердечно тронуты Вашим приездом и очень благодарны за подарки. Большой мундштук Вам, маленький Ю.А., открытка А.А. Еще раз спасибо, что нас не забыли, Храни Господь! Искренний привет от ш[ефа]».

В сотый раз перечитывал я эти священные для меня строки, полученные от государыни, сидя в санях, мчавших меня по знакомой уже дороге.

На этот раз я не обращал уже внимания на красоты природы, мелькавшие перед моими глазами. Я весь находился под впечатлением только что пережитого, и только одна мысль упорно сверлила мозг: «А что же будет дальше?»

Ответа ясного я не находил. Оставалось верить, что Соловьев, как человек, более меня ориентирующийся в создавшейся обстановке, должен найти какой-либо выход.

На рассвете проезжали мы через довольно большой лес. Вдруг откуда-то издалека послышался звон колокольчиков и какие-то дикие крики и песни. Колокольчики заливались все громче и громче. Было ясно, что навстречу нам едет целый караван троек. Вот они все ближе и ближе… Мы сделали довольно большой поворот, и в этот момент нам навстречу вылетела бешеным карьером тройка с огромным красным флагом, развевавшимся на длинном древке, который держал в руках, стоя в санях во весь рост, здоровенный детина в ухарски заломленной набекрень папахе и полушубке шерстью навыворот. С ним сидели еще три или четыре солдата с винтовками.

За ними летели сани с пулеметом и двумя-тремя солдатами и так далее еще восемь саней, наполненные солдатами, вооруженными, что называется, до зубов, опоясанными пулеметными лентами… Вся эта банда что-то дико орала. Из некоторых саней доносились какие-то песни. Они с быстротой молнии промелькнули мимо нас, и вскоре сделалось все тихо. Я совершенно обомлел от неожиданности, но в мозгу, как молния, мелькнула мысль: это большевики, подтвержденная вырвавшимся у ямщика замечанием:

– Уж не за царем ли эти товарищи едут?

Да, это действительно были красногвардейцы, в чем я убедился в первом же селе, где менял лошадей. Когда мы подъезжали к дому ямщика, от него отъехало еще пять троек, наполненных подобным же сбродом, какой мы незадолго перед тем встретили в лесу.

У ямщика я узнал, что это были красногвардейцы из Тюмени, по их словам, ехавшие для охраны «Николая Романова».

Итак, свершилось… То, что казалось мне кошмаром, воплотилось в действительность. Большевики протянули свою окровавленную лапу к Тобольску…

Это было начало… но начало чего?

Дальше мысли мои не шли, в глазах потемнело. Нужно было действовать. Нервы мои окончательно расходились, и я все время подгонял ямщиков.

После томительного долгого дня около 9 часов вечера добрался я, наконец, до Покровского и облегченно вздохнул, когда сани мои остановились около дома Распутина.

Дом его отличался от других разве только тем, что по внешнему виду казался лучше других, вернее, тщательнее и чище построенным. Я стал стучаться в ворота. Ответа не было. Я повторил стук настойчивее. Результата никакого. Ставни были наглухо закрыты, и сквозь них не виднелось света. Я не знал, что делать. Оставалось только продолжать стучать, что я и сделал с удвоенной силой.

Наконец я услышал чьи-то шаги, и дрожащий женский голос через ворота спросил меня:

– Кого вам нужно?

Я наклонился вплотную к воротам, стараясь, чтобы ямщик меня не слышал, и проговорил:

– Я к Борису Николаевичу с письмом от отца Васильева из Тобольска.

– Бориса Николаевича дома нету! – ответил мне тот же голос, и я услышал сдержанные всхлипывания.

– Как нет? – удивился я.

Воцарилось молчание. После моих настойчивых просьб ворота наконец открылись, и я очутился в просторном дворе. Передо мной стояла пожилая уже женщина в полушубке, с пимами на ногах и нервно всхлипывала.

– Что вам нужно от Бориса Николаевича? Его нет дома, его забрали с собой солдаты, – причитала женщина.

Эта весть как громом поразила меня. Я не мог и слова вымолвить. Очнулся я в какой-то комнате, в которой царил невероятный беспорядок и которая была освещена большой лампадой, мерцавшей перед висевшим в углу огромным образом Божией Матери дивного старого письма в серебряной ризе. Из соседней комнаты выглядывали