Походные письма 1877 года - Николай Игнатьев

Вчера Ульянов предложил мне отправить что-нибудь в Казатин с отъезжающим через час офицером казачьим. Я воспользовался им, чтобы отослать в Круподерницы накопившиеся бумаги и книжки, облегчив тем мой портфель и фуру. Бумаги, не разбирая, положи в стол или мой ящик. Потом все разом разберу. Казачий этот офицер пробудет с месяц по делу в России и затем вернется к нам сюда. Он берется все, что ты пожелаешь, привезти, ибо везет целый вагон вещей казачьих. О дне своего отъезда обещался телеграфировать (из Киева) для доставления в Круподерницы. Распорядись. Не худо бы прислать нам чайку, да теплые вещи Ивану и Дмитрию. О Дмитрии я уже писал в Петербург матушке (фуфайку, тулупчик и чулок), но не знаю, исполнят ли.

У меня скоро ни листка почтовой бумаги, ни конверта, ни железного пера не будет. Если хотите, чтобы я писал, пришлите или спишитесь с Петербургом, чтобы оттуда с фельдъегерем выслали. Оно проще.

Турки напугали смертельно румын наводкою моста в Силистрии. Третьего дня в полночь принц Карл и Братьяно сообщили главнокомандующему донесение префекта местного, уверявшего, что мост будет готов сегодня и край разорится наездом черкесов и пр. Оказалось, что действительно турки стали делать приготовления мостовые и даже наводить мост, вероятно, с целью демонстрации для отвлечения наших и румынских войск. Чтобы не заслужить обвинения, что мы отдаем в жертву черкесам наших союзников, и оградить наши запасы, один из полков 26-й дивизии был повернут в воскресенье из Бухареста к стороне Силистрии. Вечером получено известие, что турки разводят мост, и Гика стал менее желт. Оказывается, что войска Сулеймана до того расстроились атаками на Шибку, что он переформировывает их, а мы даем ему на это время, сидя здесь - как и везде сложа руки. Меня бесит, что теряют золотое время и благоприятные минуты безвозвратно! Уверяют, что стрелковые батальоны и часть армии Сулеймана (уцелевшая) подвигаются к Ловче, чтобы подать руку Осману. Надо надеяться, что штаб армии проснется, наконец, и решится взять Ловчу, разделить Сулеймана с Османом и заняться серьезно взятием в плен армии последнего в Плевно.

Княгиня Мурузи (константинопольско-египетская) написала мне премилое и вычурное письмо, в котором посвятила меня в подробности своего мнимого сна и пришла к заключению, что я должен выхлопотать для нее и мужа ферму (чифлик) или даже несколько поместий в Болгарии, прежде принадлежащих туркам-беям и долженствующих вознаградить семейство Мурузи за отнятые в прежнее время Портою огромные поместья на Босфоре и пр. Премило придумано! Но исполнение невозможно прежде окончания войны, с изгнанием турок из Болгарии, а также прежде чем государь решится присвоить себе (?) все чифлики и раздать их по своему усмотрению. Это противоречило бы, во всяком случае, манифесту и потребности вознаградить и приютить болгарские семейства, всего лишившиеся. Если успех наш будет громаден, то гораздо проще, как я уже говорил мужу ее (в Унгенах), предъявить Порте имущественные документы, требуя возвращения незаконно захваченного. При случае я готов сделать возможное для поддержания тех требований, законность которых можно будет доказать. Не желая вступать в непосредственную переписку ни с одною барынею (в особенности молодою и хорошенькою), прошу тебя написать при случае княгине, что я письмо любезное и остроумное получил, но что желание мое угодить ей и быть полезным ее семейству не увлекает меня за пределы возможного и вероятного.

Монотония и скука существования в императорской Главной квартире ужасны. Отупение увеличивается в страшной прогрессии et je crains que nous ne devenions tous cr la fin de la campagne*.

Вот вкратце как проводится здесь день. Государь встает обыкновенно в 8 или в 8, и выйдя из своего домика, прохаживается с полчаса перед тем, чтобы пить кофе на балконе, забранном холстом, в сообществе графа Адлерберга и Милютина. Изредка, когда ветрено на балконе, государь сходит в общую палатку пить кофе. В это же время, иной раз перед питьем кофе, а другой раз тотчас после государь сам читает нам военные телеграммы, полученные ночью (государя будят всякий раз) и рано утром. Чтобы услышать эти вести, все (почти, кроме встающих поздно) стараются быть в это время в столовой палатке и попасться на глаза государю при его прогулке. Впрочем все приходят, когда вздумают, в столовую пить чай и кофе. Вставая раньше всех, я пью чай дома, занимаюсь и затем в 9-м часу отправляюсь в столовую. Несколько раз государь меня требовал на балкон для доклада чего-либо или сообщения мне бумаги, известия секретного свойства. Во время чая граф Адлерберг и Милютин прочитывали государю телеграммы, выписки из газет и местные сообщения. Иной раз призывают Гамбургера для чтения дипломатической экспедиции. Затем все расходятся до завтрака, кроме дежурных (генерал-адъютантам приходится дежурить на 4-й день). Между кофе и завтраком государь принимает доклад - Милютина, Адлерберга или Мезенцова. По воскресеньям обедня в 11-ть. Иной раз смотр проходящим войскам. В 12-ть все собираются в столовую на завтрак. Около государя садятся Милютин и Суворов, а когда главнокомандующий и Непокойчицкий приезжают завтракать (через день), то их сажают по сторонам около государя, а Милютин и Суворов за ними. Адлерберг сидит на месте хозяйки - против. Около него Werder и Bertolsheim или же начальник проходящих частей. На втором месте слева около Werder'a нахожусь я обыкновенно. Когда Bertolsheim'a нет, то Werder садится направо, а я налево около Адлерберга. Государь очень мил, приветлив и деликатен, но когда идет бой и ожидаются решительные известия, несмотря на удивительное умение брать на себя и ничего не показывать, беспокойство и томительное нервное опасение тяготят над всеми. У нас два записных шута - Emile Witgenstein и Сологуб. Ils ne tarissent pas, surtout le premier, bien souvent au d de leur propre dignit personnelle*. Анекдоты иной раз скабрезные, а зачастую площадные, сыплются, и Витгенштейн удивительно изобретателен в этом отношении. За завтраком подают суп и мясное блюдо с зеленью, картофелем и пр. После завтрака все снова расходятся. Государь занимается у себя, принимает доклады, которые не успели доложить до завтрака и пр. Около 4-х ложится спать, а около 5 - верхом или в коляске едет к раненым в госпитали или совершает прогулку на бивак и т. п., большею частью в сопровождении дежурных и 6 казаков конвоя. В 7 час. обед тем же порядком, но с музыкою Преображенского полка, играющею великолепно. Подают суп, мясное блюдо (редко рыбу или пирог) с зеленью, жаркое и сладкое. После последнего блюда за обедом, точно так же как и за завтраком, государь вынимает папироску и командует: "Вынимай па...", а все хором отвечают "...трон", что служит разрешением закурить папиросы, сигары и курить. Разговоры общие, шутки, а иной раз чтение телеграмм и выписок из газет (Адлербергом) тут бывают. Затем государь выходит пред дом под навес, садится на кресло, а мы - кто сядет на прилавок, кто на табурет, поблизости, а кто разговаривает с товарищами, стоя в свитской группе в нескольких шагах от государя. Пробыв с четверть часа, самое большое с полчаса на воздухе, государь идет в свой кабинет заниматься, а публика расходится (кроме дежурных, остающихся в столовой палатке или около дома). После зари в 9 аса все собираются пить чай, и государь выходит. Садятся в таком же порядке. Когда Сергей Александрович (великий князь) с нами, то он садится против государя и разливает чай его величеству и ближайшим лицам (его высочество и мне всегда наливает). Другие сами себе разливают из чайников, расположенных по столам.