Провокатор - Сергей Валяев

— Вообще-то я стреляю без промаха, — заметил при нашей новой встрече.

— Верю, — сказал директор. — Впредь постараюсь оправдать доверие.

На этом мы и порешили. И теперь каждый из нас занимается исключительно своими делами: я — искусством, Классов — жизнью. И это вполне нас устраивает. Единственное, что мне не нравится: чрезмерное внимание к моей особе, когда та позволяет себе устроить после праведных трудов искрометный праздник. Праздник всегда с нами, не так ли? И только я подумал об этом — появилась странная группа людей. У них были квадратные плечи и бычьи шеи. И на этих румяных выях висели многопудовые золотые цепи.

— Познакомься, Саныч, — сказал мой директор. — Это Петя, у него есть миллион.

— Привет, спонсор, — подал я руку самому квадратному малому с маленькими глазками, как, не буду оригинальным, у парного поросенка. — Ты серьезно бабки дашь на фильмец?

— Базара нету, — растопырил пальцы Петя. — Чисто конкретно, братан.

— А что так? Кино любишь?

— А чё? Типа люблю.

— А чё последнее смотрел?

— Чё? — наморщил лоб, похожий на чело памятника из гранита. — А чё? О! Про этого… парикмахера из Сибири.

— Понравилась киношка?

— А чё? Клево. Там такая машина-зверь — клац-клац! А ширь-то какая… во! Мы бабки на эту картинку тоже кидали, в натуре.

— Понятно, — вздохнул я. — Боюсь, что нам не по пути. По принципиальным соображениям.

— Ты чё, братан? — насупился еще больше, как капризный ребенок.

— Объ-я-сня-ю, — сказал я по слогам. — По прин-ци-пи-аль-ным со-об-ра-же-ни-ям.

— Ты чё? Епнутый на голову?

— Ага, — согласился. «Как и мои герои», — промолчал.

В директорском кабинете ТЗ находились двое: Натовец и господин Костомаров. Первый стоял (ноги на ширине плеч) перед малохудожественным полотном «Танковое сражение под Прохоровкой» и внимательно изучал его через монокль. Второй заканчивал разговор по телефону:

— …к сожалению, мальчик сбежал, его ищут. Думаю, вылетим вечером. Пока будем отслеживать ситуацию…

…В соседнем кабинете прятался человек с телефонной трубкой и подслушивал этот конфиденциальный разговор. Рука у потного лица, принадлежащего Никите Никитовичу Лаптеву, директору ТЗ, неприлично ходила ходуном.

Вертолет неуклюже приземлился на лесную поляну. Из него высыпались десантники и в полной боевой выкладке цепью побежали между деревьями. Солнце дробилось в ветвях. За деревьями плавал синий сколок озера.

— До водоема! Он не мог далеко уйти! Вперед! — командовал майор, отец-командир. — Ищите, ищите!..

Екающие десантники добежали до озерка — его синь манила.

— А может, он в озере? — пошутил кто-то из сержантов. — Окунуться бы, товарищ майор? Жарко!..

— Три минуты на прием водных процедур, — смилостивился отец-командир. — Быстро! И дальше!..

Бойцы тренированно сбрасывали бронежилеты, оружие и прочую амуницию. В траве замелькали голые попы, икры и пятки. Крепыши-голыши устремились к воде с прозрачно-хладной гладью, на которой сусальным золотом лежала солнечная дорожка.

Однако вдруг эта дорожка зарябила, забурлила, вскипели пенистые буруны, и казалось, потревоженное криками огромное чудище всплывает из озерных глубин. Под солнцем неведомый водоемный зверь сиял хрустальной чешуей. Явление его было потрясающе прекрасным. Люди на берегу потеряли себя навсегда. Но вот это наплыло на земную твердь, громко ударили выхлопные газы, и незнакомое чудовище превратилось в грозное изделие российского ВПК.

Нагие военнослужащие затрещали по кустам. Майор с пистолетом хотел геройски рвануть в атаку на врага, да, поскользнувшись на тине, некрасиво ухнул в мелководье.

Т-34 ахнул боевым залпом, отбив хвостовое оперение вертолету, и ушел в неизвестное с достоинством и хрустальными искрящимися звездочками на броне.

После того как распальцовщики провалились в тартарары, с Классовым случился нервический припадок: он визжал, брызгал слюной и бился головой о стену. При этом выражался на языке племени суахили, где словцо «мать» было нежным, как сочинский морской закат. Я не понимал таких припадочных чувств директора.

— Я не хочу твоей смерти, Классман, — сказал я. — И потом: зачем нам дурно пахнущая деньга? Зачем нам стоять на одной доске с воинствующей усатой бездарностью? Зачем продаваться так дешево?

— Миллион долларов — дешево? — чуть ли не плакал мой трудолюбивый товарищ.

— Дешево.

— А сорок пять миллионов долларов не дешево?

— Нам предлагают?

— И ты бы взял?

— Я бы подумал, — ответил. — И хорошо подумал, брат.

— Все! Все! — замахал руками Классов. — Я больше с тобой не имею дела!.. Ты не от мира сего!.. Ты сам не знаешь что хочешь!

— Все я знаю, — с достоинством ответил и бултыхнулся в мягкие, теплые, изумрудные воды домашнего бассейна, чтобы смыть нечистоты, в которые я окунулся по своей глупой самонадеянности.

Кому вообще я нужен на чужом, судомойном, на дармовщинку празднике жизни?

Как тут не вспомнить одного пещерного генерала, который после вопроса: «Для чего на небе звезды?» — долго смотрел в небо и разрешил загадку следующим образом: «Вероятно, за отличье даны звезды небесам».

Не прав был служака: звезды прежде всего нам даны, мелкотравчатым термодинамическим существам, чтобы мы полностью поняли свое ничтожество. Но куда там! Самолюбование человечества самим собой не имеет границ. Равно как и мое самолюбование самим собой не имеет границ. Хотя какие могут быть границы у планеты? Если представить, что я самостоятельная, самобытная, органо-органическая планета, несущаяся во вселенной по своей закономерной орбите. Я — планета, где кишмя кишит микроскопический народ, где возникают и умирают государства-клетки, где происходят постоянные болезненные войны между материками, где есть опасность революционных преобразований люмпенизированного сообщества, находящегося на обочине истории (в кишечнике). Прекрасная, впрочем, планета, живущая исключительно по законам здравого смысла, любви к своим согражданам, веры в благополучный исход и надежды, что она не одна такая в бесконечном мироздании.

Рассуждая на столь благоприятную для фантазий тему, я выбирался из кольца домашнего бассейна. Мир, подсвеченный японскими фонариками, был мил и праздничен. Я, утомленно-расслабленный, прошлепал по теплым чистым облицовочным клеткам к зеркалу. О! Какая стать! О! Какие бицепсы и трицепсы! О! Какой болтающийся хвостик, удобный для требовательных женских рук, способных сдернуть с намеченной орбиты всю планету. Увы, это правда: хер есть самое слабое, самое незащищенное, самое душевное место на планете по имени Я. И самое строптивое, зловредное, эгоистическое, несущее не только радость познания других планет, но и постоянные проблемы и скандалы с иными планетарными мирами.

Рассуждая на столь благоприятную для фантазий тему, я протянул руку к полке, где стояли всевозможные галантерейно-косметические пузырьки, баночки, скляночки и прочая дорогостоящая пахучая дрянь. На ощупь цапнул небольшой флакончик и от всей души прыснул.

И улетел в искрящееся небытие, по запаху напоминающее женский, прошу прощения, орган, где зарождается вся наша планетарная жизнь.

Потом хлесткие весомые оплеухи оздоровили меня. В чем дело, распиздяй? Ты еще жив или уже имеешь дело с тенями потустороннего?

Матовый мир качался перед глазами. Или это качался матовый шар светильника? В чем таки дело? Наконец понял, что лежу на клетчатом облицовочном полу в чем мама родила (а родила она меня в рубашке). Потому что перепуганный мой друг и директор моей души уже решил: я отдал Богу душу. Ан нет! Жив курилка! Особенно после оздоровительных оплеух.

Оказывается, я, потенциальный покойник, по своей преступной небрежности впрыснул на собственную охлократическую рыль нервно-паралитического газа. Из подвернувшегося под руку красивого баллончика. Как говорится: освежился на всю оставшуюся жизнь, блядь.

— Идиот! — орал Классов, когда понял, что я вынужден продолжать бренное существование. — Ты хочешь, чтобы я за тебя у параши сидел?!

— Я что? У параши сижу? — Ощущение, впрочем, было такое, что я именно у нее и сижу, хотя тело мое сидело у камина.

— Что? — запнулся мой друг. Потом снова вскричал, мечась из угла в угол: — Я от тебя устал! Ты понимаешь?.. Ты невозможный человек! Посмотри на себя со стороны! Как ты живешь?.. Ты живешь в каком-то выдуманном тобой же мире! Посмотри вокруг!..

Я посмотрел: ничего интересного. Суета. Агрессия. Порок. Предательство. Предчувствие нового 37-го года.

— Ты! Ты — эгоист! — продолжал вопить мой товарищ по несчастью. Если жизнь, повторюсь, считается несчастьем. — Нет, ты знаешь кто? Ты солипсик! Точно! Именно он! Солипсик!

— А это кто? — насторожился я. — Не знаю, но учти, Классман, если это похлеще дегенерата, то я из тебя…