Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

class="p1">– Лучше не найдёшь, – уговаривала старуха, – он один может тебя спасти. В замке будешь в безопасности. Епископ туда не достанет.

Прошло два дня. Павел уже домой не возвращался. Бета знала, что это означало.

Тем временем Зоня приносила из дома вести, что там что-то замышляют против Беты, что епископ посылал монашек на разведку в монастыри и вёл переговоры со старшей панной на Скале. Неволя, замурованные кельи пугали несчастную, предпочитала уж опеку старого Кжижана.

Она не сопротивлялась. Тут же сообщили ему в замке.

Бета, плача, стала жаловаться на свою судьбу. Не очень красноречивый солдат передёргивался, бил кулаком и готов был на всё. Он имел в Вавеле пару своих комнат при дворе, где Бета могла безопасно спрятаться. Верханцева торопила её. Пугала, угрожала, что схватят, приносила разные слухи – не было времени.

Когда наконец пришлось расстаться с этим домом, с этой жизнью страсти и пытки, в которой Бета привыкла бывать как в пламени, – когда нужно было всё бросить, бежать в неопределённость, она упала на землю со стоном и рыданием.

Чтобы вынудить её уйти с Кжижаном, Зоня напомнила ей о замурованной келье. Кжижан жадно забрал её в замок, радуясь своему счастью, проводил в убогое желище, которое показалось ей страшным и бедным. Бросившись там на ложе, она бездумно провела два дня в горячке и стонах.

Вечером испуганная Зоня побежала к епископу.

– Нет монашки! – крикнула она с порога, ломая руки. – Нет! Убежала! Кто-то испугал её, или предостерёг, или сама почувствовала, что тут уже нечего делать. Последние два вечера ходила, точно её лихорадка трясла.

Павел эту весть принял чуть ли не радостно.

– Сбежала! – повторил он. – Ну, слава Богу!

Верханцева, казалось, радуется этому.

– Вы её ещё не знаете! Она отсюда ушла, но вам покоя не даст.

Епископ улыбнулся, немного удивлённый этой угрозой.

– Что же она мне может сделать? – спросил он.

– Разве я знаю, – забормотала вдова, – кто угадает такую безумную? Она своего не простит.

Павел совсем не обращал внимания на это предсказание, рад был, что отделался от бремени.

Он немедленно приказал опустошить дом и посадил в нём клириков, так, чтобы в случае, если одумается и вернётся, уже некуда было идти.

Прошла неделя, а о Бете совсем слышно не было. Зоня ничего о ней не знала. Прошла другая.

Епископ поехал в Вавель на торжественный праздник сесть на свой трон во время богослужения. Он был в хорошем настроении и с победным лицом. Неприятели не могли выдержать взгляда его глаз. Тем смелей и наглей он глядел, бросая им вызов. Будущее предсказывало ему победу, кровавую, мстительную, такую, какую хотел.

Во время богослужения, когда он бросал взгляды на костёл, густо набитый людьми, взор его падал на толпу, стоящую у решётки пресвитерия. Он испугался – кровь облила ему лицо, которое затем побледнело, как платок.

Напротив него стояла вся в чёрном, в одежде, монашеского покроя, в накидке, подобной той, какую носили монашки, но без креста на лбу, – та похищенная им Бета. Стояла трупом или призраком, бледная, красивая, грозная, с глазами, уставленным на него, глазами того сказочного василиска, который убивал взглядом. Епископ хотел отвести от неё глаза и не мог, грешница приковала его к себе мстительным взглядом, без милосердия, в котором был целый ад.

Тот смелый, ни чем не дающий себя сломить епископ, который бросался на князей и панов, который не уважал ничего, для которого не было ничего святого, – почувствовал в этом взоре, как бы всю силу ада, мощь дьявола, силу более опасную, чем была у него, – власть греха, в котором жил.

Дрожащей рукой он провёл по лицу, отгоняя этот навязчивый кошмар, желая силой обратить взгляд к алтарю. Глаз повернуть не мог – онемели. Женщина стояла как каменная, глядя на него, и глаза её говорили:

– Ты полюбил меня и грех… грех не выпустит тебя из своих когтей. Стою и пойду везде за тобой. Ты мой! Ты моя жертва! Ад ждёт нас обоих, потому что он нас обвенчал.

В эти страшные минуты какой-то галлюцинации монашка превратилась у него в чудовище, волка, стоящего на двух лапах, с открытой кровавой пастью, с глазами, сверкающими огнём.

Чудовище улыбалось, издеваясь над ним, вытянув острые когти. Призрак исчезал и женщина возвращалась снова.

Её красота менялась, прояснялась, рассеивалась и вдруг перевоплощалась в облики чудовищные и страшные. Ему казалось, что слышал пение и вой, стон и смех… Пот холодными каплями стекал по лицу епископа, и когда дьяконы принесли ему служебник, чтобы поцеловал его, он не смел его коснуться губами. Ему показалось, что вместо служебника перед ним раскрытая кровавая волчья пасть и розовый рот монашки, в котором скрежетали белые зубы. Эта пытка продолжалась век.

Когда он должен был подойти к алтарю, этого сильного мужа должны были почти поднимать на руках дьяконы, так качался, ослабевший, и своими силами идти не мог. Он повернулся с благословением к народу… напротив постоянно стоял этот волк и женщина… Дрожащая рука вместо креста сделала грозное движение. Сознание его покинуло.

Эта слабость удивила епископа, который, вернувшись в ризницу, дал раздеть себя, не говоря ничего, только испуганные взгляды бросал по кругу, судорожно вздрагивая и на заботливые вопросы ксендзев не в состоянии даже ответить.

Тихо говорили и разошлась весть, что был болен. Прямо из костёла он приказал везти себя к себе домой. Костёльный двор был ещё полон людей, которые, выходя с богослужения, стояли вокруг разговаривая и оглядываясь.

Когда, держа под руку, выводили епископа, который постоянно ещё с тревогой оглядывался, те, что никогда больным и даже уставшим его не видели, сильно удивились.

Это толковали по-разному. Некоторые духовные лица, люди набожные, говорили, что Бог ему у алтаря каким-то знаком сделал замечание.

Карета епископа, которой предшествовало распятие, двинулась от костёльных ворот, – а ксендз Павел неспокойно рассматривал толпу.

Тут же у дороги, рядом с одетым в доспехи пожилым мужчиной с седеющими усами, стояла женщина в чёрном одеянии, похожем на монашеское. Стояла, будто ждала, чтобы приблизилась карета.

Епископ уже увидел и узнал её издалека, тревога охватила его снова, он хотел крикнуть челяди, чтобы разогнала сборище, но уже было слишом поздно. Он тут же оказалася с глазу на глаз с Бетой, которая уставила в него пылающий, гневный взгляд. Подняла белую стиснутую руку кверху и в присутствии всех погрозила ею епископу. Её белые зубы сжались, точно хотела укусить. Стоящий при ней вооружённый муж силой схватил её под руку и должен был использовать всю силу,