Заговор против маршалов. Книга 1 - Еремей Парнов

Биография Скоблина напоминала легенду, не в шиллеровском, конечно, духе, но в сугубо агентурном, с привкусом вдобавок бульварщины. Впрочем, только на первый взгляд.

Сквозь дешевку проглядывал жестокий лик мате­рого разведчика-двойника, далеко не первого на запу­танных тропах международного шпионажа, но в своем роде уникума.

Служба в драгунском полку, деникинская контр­разведка, дерзкие операции в тылу красных, арест и побег из-под расстрела, отступление в Крым, бегство на последнем пароходе с остатками разбитого войска. Затем Галлиполи, конфликт с полицией Мустафы Кемаля, служба в Белграде у Врангеля и, наконец, бла­гословенный Париж.

Достоверные штрихи с трудом вычленялись в ме­шанине вымыслов и всевозможных слухов. Но именно на этом и строился образ. Нарочито броская театраль­щина отвлекала внимание от значительно более серь­езных вещей.

По подозрению в связи с ЧК была арестована пе­вица Надежда Плевицкая — кумир офицерства, женщина-мечта. За несколько часов до этого Скоблин пил шампанское из ее башмачка под восторженные руко­плескания офицерского собрания. Реакция Скоблина столь же непредсказуема, как и молниеносна. Осадив во главе эскадрона тюрьму, лихой гусар освобождает прелестную пленницу и увозит в неизвестном направ­лении. Побег продуман до мелочей. Влюбленную па­рочку поджидает в какой-то сельской часовенке пья­ненький попик, свидетели, гости — все в золотых пого­нах, с саблями, под которыми и прошли молодые от аналоя к пиршественному столу. Все в лучших тради­циях русской старины.

Понятия смещаются, поступки обретают зыбкий, раздвоенный контур. Побег из тюрьмы превращается в романтическое бегство к венцу. Дружки растроганы до слез. А поутру, явившись пред светлые очи самого главнокомандующего, парочка кидается на колени, умо­ляя простить.

Перипетии пьески как бы навязывают главкому ха­рактерную роль «отца невесты». Суровый и непреклон­ный, он обязан смириться перед свершившимся фактом и благословить молодых. И что же Деникин? Покорно входит в образ? По легенде, записанной со слов самого Скоблина, Антон Иванович выслушал, покряхтел и мах­нул рукой: «Шпионаж — это дело мирское, а любовь — она от бога». Короче, отпустил грех, даже платочком к глазам прикоснулся. Точь-в-точь как «папочка» из какого-нибудь бродячего театра.

Можно поверить в такое? В характере это главноко­мандующего? Образованный, умный, гуманный, но ведь вешал, и как вешал! Причем за куда меньшие прегре­шения. Или опять загадка славянской души? Как бы там ни" было, но Скоблин не только не пострадал, но и сумел отхватить генеральские погоны.

Гейдрих так и не разрешил для себя основную за­гадку: кто кого в конечном счете завербовал? Певичка Скоблина или Скоблин певичку. Во всяком случае, он знал, на что шел, умыкнув ее из контрразведки, дей­ствовал не в запале. Если бы сбежал, все бы стало на свои места, но нет же — вернулся. На поверхности романтическая горячка, рыцарская верность даме и долгу, а в глубине — холодный расчет. Восхитительная наглость!

В Париже Плевицкая продолжала пользоваться бе­шеной популярностью. По-прежнему обольстительная, она буквально завораживала слушателей глубоким и нежным голосом, в котором страстно рыдала их соб­ственная тоска. Великолепно декламировала стихи, отдавая явное предпочтение утонченному Георгию Ива­нову:

Как вы когда-то разборчивы были,О, дорогие мои!Водки не пили — ее не любили —Предпочитали Нюи...Стал нашим хлебом цианистый калий,Нашей водой — сулема.Что ж — притерпелись и попривыкали,Не посходили с ума.Даже напротив — в бессмысленно-злобномМире — противимся злу:Ласково кружимся в вальсе загробном,На эмигрантском балу.

Гейдрих хорошо представлял себе подобные мело­декламации в полутьме. Под синий пламень жженки, надрывные всхлипы и восторженный вой — в апофеозе. В берлинских кабаках, где собирались русские, было то же самое.

А ведь не утихала молва, что с парочкой, чей дом открыт для каждого, не все чисто. Ничего не действо­вало — обожал эмигрантский Париж.

С особой силой былые подозрения возобновились в тридцатом году, когда при таинственных обстоятель­ствах — похищение? убийство? — исчез глава «Рус­ского общевоинского союза» Кутепов (Александр Павлович, полковник императорской, генерал добро­вольческой армии). Концов сюрте женераль не обна­ружила, но как свидетеля Скоблина допросили. Общее мнение склонялось к тому, что это Плевицкая уже здесь, в Париже, вовлекла мужа в операции ОГПУ. Однако примечательно, что преемник Кутепова генерал Евгений (Людвиг) Карлович Миллер не только не лишил Нико­лая Владимировича доверия, а еще теснее приблизил к себе.

Факт, требующий оценки. Такие люди, как Миллер, как Генерал Краснов, пронесли лютую ненависть к еврейским комиссарам через все превратности судьбы и абсолютно лишены сантиментов. С ними приятно сотрудничать, несмотря на то что иррациональность порой превалирует над точным расчетом. Почти как у рейхслейтера Розенберга, в котором тоже иногда проявляется неупорядоченная стихия Востока. Миллер, пожалуй, более нордичен.

На него имеются полные данные: был генерал- губернатором Архангельска, главнокомандующий вой­сками Северного района, военным министром и управ­ляющим иностранными делами в правительстве Север­ной области. На счету несколько карательных операций и островная тюрьма Иоханга, где ликвидировали нема­ло большевиков. Бежал за рубеж на ледоколе «Ми­нин», бросив на произвол судьбы войска. Чужд эмоций, принимает взвешенные решения, сообразуясь с реаль­ностью. Едва ли его не поставили в известность по по­воду циркулирующих слухов: РОВС сохранил спец­службы. Значит, в курсе, но не придает значения. Оче­видно, есть серьезные основания.

В контакт с СД Скоблин вошел в середине прошлого года, когда маршал Тухачевский сделал короткую оста­новку в Берлине. Гейдрих заинтересовался предло­женным планом и пожелал лично взглянуть на автора. Внешность, манера держать себя лишь подтвердили первоначальные ожидания. Скоблин обладал незауряд­ным даром отыскивать кратчайший путь к цели и следовать по нему, не отягощаясь сомнениями. На первый взгляд, это могло показаться элементарным, почти животным чутьем, обостренным природной или благоприобретенной наглостью.

Но ощущение прямолинейности, даже примитивизма было, пожалуй, обманчивым. Выбор следовал совер­шенно осознанно. За ним стоял кропотливый перебор фактов. Что же до наглости, то наглость скорее добро­детель, нежели порок, тем более если ее питает полней­шее презрение к роду человеческому. Скоблин не ведал внутренних запретов, пережитков моральных табу, за­ведомо обрекающих на поражение в схватке с интел­лектом ледяной стерильности. Доверять подобным субъ­ектам опасно, даже держа их на верном крючке, но сотрудничество может стать исключительно перспектив­ным, по меньшей мере интересным с эстетической сто­роны.

Сформулировав генеральную идею обезглавить Красную Армию руками НКВД, Скоблин привел в под­крепление такую подробную информацию, что Гейдрих заподозрил ход с очень дальним прицелом. Но аген­турная проверка, затянувшаяся, к сожалению, на не­сколько месяцев, полностью подтвердила почти все све­дения. «Почти», ибо не все оказалось возможным про­верить. Двойник так двойник — на том стоит разведка, но по-прежнему смущали пестрые пятна биографии. Даже соотнося всю «романтическую» сторону исключи­тельно к легенде, оставались психологические несоот­ветствия, нюансы, которые хотелось бы прояснить.

Но к главной задаче это непосредственно не отно­силось.

Гейдрих начал осторожно ее прокручивать на раз­ных уровнях, и, чем дальше, тем привлекательнее она выглядела. Даже в том экстренно жгучем случае, если за Скоблиным стояла не только советская разведка, а силы, обладающие большим могуществом, Гейдрих ничего не терял. Более того, сохранялся шанс выиграть при любом варианте.

Поезд прибыл в Шафгаузен в 11.47. Смешавшись с толпой пассажиров, группенфюрер сел в автобус, возивший туристов к знаменитому Рейнскому водопа­ду. В проспекте значилось, что в июле он производит совершенно незабываемое впечатление. Под высоким солнцем, в спектральном трепете радуг. В меру по­любовавшись грохочущими струями, мокрыми кам­нями и мокрой листвой — водяная пыль несла тяжелую грозовую свежесть,— Гейдрих направился к замку Ляуфен. Дом стоял у подножья холма, где сохранились остатки предзамковых укреплений.