Заговор против маршалов. Книга 1 - Еремей Парнов

Пока ослепший Кузьмичев маялся в ожидании до­проса, его передали другому следователю.

31

На площади Сибилис, где Кибела — матерь богов выезжает на колеснице, запряженной львами, чадили свечи, задыхаясь в безветренной духоте.

—      Viva la Libertad![15]

—      Viva la Anarquia![16]

Ликовали, размахивая красными и черными флага­ми, под палящим солнцем, а воск оплывал в спертом сумраке бокового придела, где, увитый цветами, пе­чально улыбался богомольцам воитель Сант Яго.

—      Adiutorium nostrum in nomine Domini[17].

Вскипала в радужных блестках хмельная пена сво­боды, лиясь через край, и кружили невидимые под куполом призраки на крыльях нетопыря, и вздыхала унылая тишина в медных решеточках исповедален. Пряча лицо под надвинутым капюшоном, рослые мо­нахи спускали в крипту тяжеленные ящики и волокли их по узким проходам в какие-то ниши, где был заму­рован прах.

Дергаясь в пророческой лихорадке, Сальвадор Дали писал «Предчувствие гражданской войны»: каменная рука монстра-титана-гермафродита стиснула материн­скую грудь, и набух кровоподтеком ее истерзанный сосок, как светило пунцовое над пепелищем.

В сиесту, когда Мадрид вымирает, в тавернах сонное забытье. Слышно, как мухи жужжат. От июльского зноя не спасает ни ледяная анисовка, щедро разбав­ленная водой, ни веер красотки в кромешной тьме. Разве что истерзанные солнцем глаза отдохнут немного в ленивой одури. Сон — не сон, а видения наплывают, и жилка пульсирует на потном виске, отсчитывая се­кунды.

С приходом френте популар[18] все словно перебе­сились. Демонстрации, забастовки, митинги. И слухи, слухи... Головы пошли кругом, перепутались ночи и Дни.

В потемках, хоть и не спадает жара, лучше дышится. И работать, если перепала работа, полегче.

Дон Мигель, объявившийся в ресторане «Эль Агиля», негоциант, не чинится из-за пары песет. Будет что в дом принести детишкам на молоко и на олью подриду, и на бутылку вина останется.

Грузовики из Барселоны прибывали аккурат после захода солнца, заворачивая в узкий, пропахший рыбой переулок за рестораном. Разгрузка шла при свете керосиновых ламп и в темпе, в темпе — дон Мигель подгонял. Перетаскивая туго набитые джутовые мешки, рабочие ворчали: «Не картошка, а гири». То ли жара выжгла силу, то ли клубни потяжелели.

Потом товар развозили по тавернам на пикапах и тележках, запряженных осликом. Видно, кабатчики тоже рехнулись. Кому нужно столько картофеля? Да еще в разгар лета!

Недоуменные вопросы отпали сами собой, когда по чистой случайности обнаружилось, что дон Мигель состоит на действительной воинской службе в чине лейтенанта, а его барселонский компаньон Хуан Гунц представляет немецкую фирму «Теуберта», строящую по всей Испании ветряные мельницы. В недалеком прошлом он тоже служил в войсках. Казалось бы, ничего из ряда вон выходящего — офицер не устоял перед соблазном сорвать хорошенький куш. С кем не бывает? Но одна маленькая подробность взорвала и эту легенду благородного дона: в мешках с картошкой оказались гранаты и разобранные на части «шмайсеры».

Прижатый к стене тененте[19] признался в связях с секретной службой Германии. Вместе с другими аген­тами он работал на Хуана Гунца. Отставной пилот «люфтваффе» Генрих Родац, имевший доступ на все аэродромы страны, тоже входил в эту сеть, но едва за­пахло паленым, перебрался в Танжер.

Через его руки прошли десятки новеньких «юнкерсов», благополучно переправленных в марокканские владения.

На складах «Теуберты» обнаружили ящики с ка­рабинами и лимонками, несколько ручных пулеме­тов и добрую сотню оцинкованных коробок с патронами.

Своеобычные довольно «ветряные мельницы» — краса и гордость испанского пейзажа. Крылья их не для донкихотских копий, и помол не для хлебной печи.

Куда ушла «картошка» и сколько ее успели «про­дать», дознаться не удалось.

Друг принца Макса-Эгона и генерала Санхурхо спокойно дожидался своего часа, слоняясь по злачным местам особой зоны. Наслаждался морскими прогулка­ми, танцем живота и смаковал жирный «кус-кус» — денежные переводы поступали исправно.

И вдруг как обухом по темени — Санхурхо погиб!

— Hay que tomar la muerte comos fuera aspirina,— успокоил его генерал Франко и перевел на немецкий: — Смерть надо принимать, как таблетку аспирина.

Встрепенувшись от звонка будильника, Гейдрих включил «телефункен», со вчерашнего дня настроенный на волну Сеуты.

Последняя фраза прогноза «Над всей Испанией без­облачное небо» прозвучала, когда молчаливый камер­динер в белых перчатках подал кофе в постель. По ошибке ее сочли сигналом, но парни Франциско Фран­ко уже покачивались на волнах, держа курс на Кадикс. Заменив погибшего в воздушной аварии Санхур­хо, начальник генерального штаба претендовал на роль вождя.

Несмотря на вопиюще ненордическую внешность, он понравился Гейдриху. Сильный человек. Опреде­ленно умнее Годеда.

Группенфюрер посмотрел на часы: если агентурные данные верны, генерал Мола должен начать действия на Севере — в Наварре и Старой Кастилии. Чуть поз­же ожидались выступления в Барселоне, Севилье и Сарагосе. Восстание в Мадриде планировалось на сле­дующие сутки.

СД внесла известную лепту в успех предприятия, но контрольный пакет акций оставался в кармане Канариса. Старые апробированные связи: солидно, крепко и никакой кустарщины. Истинно по-немецки. Ничего не поделаешь: хочешь кушать, крутись. Розенберг тоже претендует на свой кусок пирога. Курсы, ор­ганизованные для офицеров фаланги на острове Май­орка, изрядно подбавили жару. Все равно как керосином плеснули на раскаленные угли. Испанцы — взрывча­тый материал.

Совещание резидентов, работающих на Средиземно­морском театре, Гейдрих назначил в Шафгаузене на ближайшую пятницу, но поступила шифровка из Па­рижа, от Скоблина, и, поразмыслив, он решил выехать сегодня, вечерним поездом. Вынул из сейфа стопку паспортов и выбрал наиболее подходящий.

—      Рейхсфюрер! —позвонил Гиммлеру по прямо­му.— Позвольте поздравить вас с замечательным днем.

—      Спасибо, милый Рейнгард, я уже знаю. Благо­дарю от имени фюрера и, конечно, от себя лично.

—      Вы не станете возражать, если я уеду сегодня?.. В связи с последними новостями кое-что пришлось передвинуть.

—      Счастливого пути, Рейнгард, и, главное, береги­те себя.

Гейдрих раздвинул зеркальные стенки и, войдя в просторный гардероб, небрежно пробежался рукой по вешалкам. Остановился на коричневом в искорку дву­бортном костюме. Чуточку старомодном, потому мало приметном. Впереди был длинный день, и его следо­вало целиком посвятить делу.

Поезд по линии Берлин — Штутгарт — Шварц­вальд — Зинген отходил в 20.03. Можно всласть от­дохнуть в спальном вагоне, кое о чем поразмыслить. Зинген — последняя немецкая станция, следующая остановка — Шафгаузен — на территории Швейцар­ской конфедерации. Служба безопасности через под­ставных лиц сняла на окраине города уединенный дом с бассейном и садом.

Гейдриху говорили, что именно там, в Шафгаузене, в окрестностях старого замка Муно, возвышается та самая колокольня, чьи долгие звоны вдохновили Фрид­риха Шиллера написать знаменитую балладу. Кажется, она так и называется «Песнь о колоколе». Наверное, читал гимназистом. Трагично, что исконно немецкие земли все еще разделены пограничными шлагбаумами.

Гейдрих бросил в портфель дорожный несессер и поехал в управление СД-заграница. Переключив теле­фоны на адъютанта, раскрыл досье Николая Владими­ровича Скоблина, полковника императорской и генера­ла русской добровольческой армии.

Биография Скоблина напоминала легенду, не в шиллеровском, конечно, духе, но в сугубо агентурном, с привкусом вдобавок бульварщины. Впрочем, только на первый взгляд.

Сквозь дешевку проглядывал жестокий лик мате­рого разведчика-двойника, далеко не первого на запу­танных тропах международного шпионажа, но в своем роде уникума.

Служба в драгунском полку, деникинская контр­разведка, дерзкие операции в тылу красных, арест и побег из-под расстрела, отступление в Крым, бегство на последнем пароходе с остатками разбитого войска. Затем Галлиполи, конфликт с полицией Мустафы Кемаля, служба в Белграде у Врангеля и, наконец, бла­гословенный Париж.