Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих - Наталья Горбачева

Прощаясь с Калабом в монастыре, мы договорились, что назавтра он поведет меня в келью Галактиона и Епистимии, где подвизался старец Паисий.

Утром посчастливилось мне помолиться еще на одной литургии в самом древнем православном монастыре. Снова вынесли из алтаря ковчежец с мощами святой Екатерины, и, приложившись к ним, в благословение я получила еще одно кольцо…

После завтрака Калаб не пришел. Около ресторана сидели пожилые бедуины в белом, единственным занятием которых был курение кальяна. Языков они не знали, и я только могла взывать к ним: «Калаб! Калаб?!» Один из них позвонил куда-то и после окончания бурного разговора сказал: «Калаб нет». И показал, что Калаб сладко спит! Вот тебе и простая жизнь… Цивилизация на марше: вчера и представить было невозможно, что мой проводник может не сдержать слово…

Но, может, мне уже не надо никуда ходить: одолевала усталость последних дней, к тому же на одиннадцать было заказано такси до границы… Казалось, что я полна впечатлениями под завязку. Наверное, надо спокойно посидеть оставшиеся два часа и просто глядеть на священные горы, благо есть такая возможность… Прости, дорогой старец Паисий. Но физические силы у обычного человека конечны, а благодати, как у тебя, преодолеть себя нет… Я села за столик и стала наблюдать за забавными кошками, которые на разный манер выпрашивали себе пропитание. Кошки, они и на Синае кошки.

Вдруг кто-то тронул меня за плечо:

— Мадам. Пошли Галактион Епистимья… пять доляр.

Я обернулась. Мальчишка лет пятнадцати звал меня на новый подвиг.

— Сколько туда идти?

— Пять доляр.

Я повторила фразу по-английски.

— Хаф аур… Польчаса… — ответил мальчишка.

— Ну, пошли… — поднялась я со своего насиженного местечка и выдохнула: — Господи, благослови!

Поначалу мы шли по пологой части дороги, по которой паломники поднимаются на гору Моисея, но потом свернули налево, начался не сильно трудный подъем. Через некоторое время стал виден и небольшой скит святых Галактиона и Епистимии, около которого, по житию, полтора года подвизался на Синае старец Паисий.

— Там жил Паисий?

— Паисий там! — Мальчишка, который все время шмыгал носом, махнул рукой к вершине.

— Почему? Он же жил в Галактионе и Епистимии…

— Там! — снова махнул вверх проводник.

— А сколько туда идти?

— Ван аур. Час. Десять доляр.

— Как час? Час туда, час назад? У меня же такси… Да еще в гору подниматься? — Я никак не могла сообразить, что делать.

— Да, десять доляр.

Мы стояли на развилке: одна пологая тропинка вела к скиту влево, другая поднималась круто вверх.

— Десять доляр, десять доляр, — канючил и шмыгал носом бедуинчик.

— Не успею, не поднимаюсь, умру! Это как на гору Моисея, — отговаривалась я, ожидая какого-нибудь знака.

Тут я увидела, как из скита вышли два монаха и стали спускаться к нам.

— Где Паисий? — наобум спросила греков, когда они приблизились.

Оба сразу же указали вверх.

— Евлогите! — обреченно попросила я, но не поняла, что ответили они мне на греческом. Только монашеские одобрительные улыбки стали пропуском к Паисию.

Я поползла вверх за бедуинчиком, который еще и торопился, зная, что у меня нет времени.

— Стой! — кричала я ему, когда, казалось, сердце выпрыгнет из груди.

Он спускался ко мне и прикладывал мою ладонь к своему сердцу, которое тоже колотилось. Оказывается, и на бедуинское сердце такой подъем — нагрузка.

На практике убеждалась я, что, читая жития святых, мы совсем не представляем, сколько им приходилось себя преодолевать. Сидишь себе на диване в уютной комнате и читаешь с умным видом, будто что-то понимаешь:

«— Геронда, как Вы жили на Синае? — спросил старца один человек.

Старец Паисий ответил:

— Моей пищей был чай с сухарями, которые я делал сам. Я раскатывал тонкий лист теста и высушивал его на солнце. Эти сухари были настолько жесткими, что разбивались, как стекло. Иногда я варил толченый рис в консервной банке. Эта банка была и кофейником, и кастрюлей, и тарелкой, и кружкой. Всё мое хозяйство состояло из этой банки да одной ложечки — чуть поменьше столовой…»

Паисий ходил без ботинок, которые носил в своей монашеской сумке и обувался, только когда спускался в монастырь либо встречал кого-то на дороге. Днем в Синайской пустыне песок и камни нагреваются так сильно, что бедуины, зарывая в раскаленный песок яйца, варят их; ночью камни остывают, становясь словно лед.

Но духовная брань, которую в этих условиях вел старец с духами злобы, не поддается никакому описанию. В самом начале своего синайского подвижничества монах Паисий решил подняться в келью Галактиона и Епистимии и прожить там две недели, не спускаясь в монастырь. Позже старец рассказывал: «Что я пережил там, наверху, от диавола за эти пятнадцать дней, нельзя выразить. Это невозможно себе представить! Я чувствовал себя так, словно был пригвожден ко Кресту».

Что чувствовала я? Солнце стояло хоть и невысоко, но уже жарило, голова была мокрая от пота, который, капая с лица, застилал глаза, поэтому часто спотыкалась, но ни разу не упала. Я чувствовала поддержку отшельницы и тех терпеливых паломников и паломниц, с которыми приехала на Синай. Молитвы в этой пустыне, казалось, материализовывались и были неотъемлемыми элементами окружающего пространства — как горы, небо, облака, воздух, ветер, пустынные травки. И чей-то молитвенный зов настойчиво звал наверх, будто кто-то вел меня за руку.

По мере приближения к келье Паисия душа постепенно наполнялась необыкновенной радостью, которую нельзя сравнить ни с каким мирским счастьем. Старец называл Синайскую пустыню сладкой и говорил: «Пустыня избавляет человека от страстей. Если ты отнесешься к пустыне с почтением и подстроишь себя под нее, то она даст тебе прочувствовать свое утешение». Возможно, малую толику этого утешения по молитве Паисия Святогорца почувствовала и я…

Наконец тропинка, в очередной раз вильнувшая между скал, вывела к площадке, с которой открылся далекий вид на скит старца Паисия. Высоко в горах вдруг появилась цивильная пологая дорога с перилами.

— Паисий тут ходиль, — сказал мальчишка-проводник, шмыгая простуженным носом.

— Здорово!

— Тут, тут, — потянул Он в какую-то расщелину.

— Зачем? — испугалась я. — Не трогай меня!

— Тут, тут, идем, идем! — он настойчиво отводил от дороги.

— Не пойду! — заверещала я.

— Боись не надо… — Мальчишка сам испугался. — Там Паисий…

Чего пугаться, опомнилась я, ведь под молитвенным щитом нахожусь, беднягу перепугала. Я достала из сумки платок и протянула ему.