Страх полета - Эрика Джонг

Но Чарли меня удивил. Он был таким тощим, неумытым, крючконосым, когда возник на моем пороге, а в ресторане обнаружил потрясающее знание Кола Портера и Роджерса, и Харта, и Гершвина — всех-всех песен, которые исполнял на пианино мой отец, когда я была ребенком. Даже странные песни Кола Портера, и совершенно забытый Роджерс, и хартовские произведения для диковинных музыкальных инструментов, и малоизвестные песни Гершвина — он все это знал. Он знал их больше, чем я, с моей абсолютной музыкальной памятью. Так уж случилось, что я страстно в него влюбилась, превратив неумытую крючконосую жабу в принца — еврейского принца, играющего на фортепиано. В тот самый момент, когда он только что отыграл последние аккорды песни «Давай это сделаем», я уже была готова это с ним сделать. Обычное дело: Эдипианинов комплекс!

Мы отправились домой и оказались в постели. Но Чарли был так ошеломлен своим везением, что у него все упало.

— Подирижируй мной, — попросила я.

— Кажется, я потерял свою дирижерскую палочку.

— Ну, сделай это как Митропулос — голыми руками.

— Ты просто находка, — сказал он, старательно гоняя член в кулаке. Но ни руки, на палочка не спасли его: безнадежно. У него стучали зубы, его сотрясали судороги. Он хватал губами воздух, как больной эмфиземой.

— В чем дело? — спросила я.

— Это потому, что ты мне очень нравишься, я не могу в это поверить. — Он то всхлипывал, то икал. — А ты не бросишь меня из-за этого? — спрашивал он. — Ты обещаешь, что из-за этого не бросишь меня?

— Почему ты принимаешь меня за какого-то упыря? — я была удивлена. Все мои плотские инстинкты улетучились из-за его беспомощности. — Почему ты думаешь, что я такое дерьмо?

— Потому что девушка, с которой я был до этого, — промямлил он, — вышвырнула меня, а вслед бросила мою одежду. Она не вернула один носок. И мне пришлось ехать домой в метро с голой ногой. Это было самое унизительное переживание в моей жизни.

— Милый, — сказала я, укачивая его.

Думаю, тогда меня должна была насторожить эмоциональная неустойчивость Чарли, все эти его всхлипывания, вздрагивания и икания, — не тут-то было! В моих глазах это всего лишь подтверждало его чувствительность. Принцесса на горошине. Все это можно было понять. Его сломили одинокие ночи. А вместо того, чтобы трахаться, мы будем распевать песни Кола Портера. Но он неожиданно заснул в моих объятиях. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так спал. Он присвистывал, он пускал слюни, пердел и хватал себя за член. Он стонал и вздрагивал. Он даже выдавливал угри во сне. Полночи я простояла в полном остолбенении, уставившись на него.

По утру он проснулся с улыбкой и вздрючил меня, как племенной жеребец. Я с успехом прошла все испытания. Я не вышвырнула его. И вот мне за это награда.

В следующие восемь месяцев мы встречались, по обыкновению проводя ночи у него или у меня. Я ожидала развода от Брайана и преподавала, а параллельно получала степень магистра гуманитарных наук в колледже. Я все еще жила в той самой квартире, где тронулся Брайан, и боялась оставаться там ночью одна, поэтому, если Чарли не мог остаться у меня, я шла с ним в Ист-Виллидж и делила с ним его узенькое ложе.

Он говорил мне, что любит меня, обожает, но что-то все время утаивал. Я чувствовала, что есть нечто смешное в его декларациях любви, что-то неискреннее и временное. Я сходила с ума, потому что в первый раз мужчина от меня что-то скрывал. Я привыкла к искренности, и его скрытность угнетала меня. Я все сильнее влюблялась в него, а он все более и более охлаждался. Старая, как мир, история.

Я знала, что в Париже у него есть еще одна девушка, старая подруга из Радклиффа, изучающая философию в Сорбонне. Чарли уверял меня, что они всего лишь друзья. Все уже прошло, говорил он.

Она была пухленькой и темноволосой (как он рассказывал) и обладала раздражавшей его привычкой после сношения немедленно засыпать, как убитая. Она бежала в Париж, чтобы расстаться с ним, у нее есть любовник-француз, с которым они вместе живут на Рю де ла Гарп (все эти подробности были известны Чарли слишком хорошо, чтобы поверить, что они сто лет не видались). Но если все так и есть, почему тогда она в конце каждого письма пишет «Я люблю тебя»? Может, чтобы держать его про запас? А как насчет него? Может, это она была его «козырем» и «дырой» про запас? Или эта роль была уготована мне?

Я всегда чувствовала, что читать чужие письма — это худшее из грехопадений, но ревность толкает на странные поступки. Одним печальным утром, дождавшись, когда Чарли уйдет преподавать в свою музыкальную школу, я выскользнула из постели, как шпион и (с бешено колотящимся сердцем, бухающим, как литавры Сола Гудмена) начала обшаривать квартиру. Конечно же, я искала конверты с парижским штемпелем, и я их нашла, прямо под серыми засаленными жокейскими штанами Чарли.

Судя по письмам, Саломея Уиндфилд (названная в честь своего дедушки Сола) тоже была литературной дамой. Она также пыталась заставить Чарли ревновать ее, то удлиняя, то укорачивая поводок, на котором его держала.

Дорогой Чарли (писала она):

Мы (мы!) живем на шестом этаже (а по-нашему — на седьмом) в очаровательном убогом местечке под названием Отель де ла Арпер, пока подыскиваем местечко подешевле. Париж изумителен — почти за углом Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Беккет, Жене — tout le monde, короче говоря.

Милый, я так люблю тебя. Не думай, что от того, что я живу с Себастьяном (который, кстати, умеет готовить восхитительный кускус[52]), я перестала думать о тебе. Мне просто нужно время, чтобы попробовать что-то другое, чтобы отдышаться, чтобы пожить, чтобы расправить, расслабить мои мышцы (догадываюсь, какие!) без тебя.

Я день и ночь тоскую по тебе, думаю о тебе, ты мне снишься. Не можешь себе представить, как тяжело жить с мужчиной, который не знает, что такое Б.С.П.[53], который никогда не ел вишни со взбитыми сливками, который думает, что Чарлз — это бывший король Англии! Но все-таки он (Себастьян) милый и преданный, и (вся строчка жирно зачеркнута) помогает мне понять, как сильно я все еще люблю тебя.

Attends moi, cheri.

Sally[54]

Сама себя жди!

Но как я могла предъявить Чарли письмо, которое я извлекла из его не слишком свежего белья? Поэтому вместо этого я прибегла к фабиановской политике наблюдательного выжидания. Я хранила в тайне свое негодование. Я хотела одержать над ним победу, постепенно, шаг за шагом выманивая его из раковины.