Техник–ас - Евгений Владимирович Панов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Представился и я. Услышав мою фамилию все на мгновение застыли, а Котик, подобрав упавшую челюсть, лишь смог произнести;— Да ну, нах…
Как я уже говорил, благодаря пропаганде обо мне знали, наверное, все в Советском Союзе и очень многие в Англии и Америке. Рассказал без утайки за что сюда попал. Проняло, по моему, даже лейтенанта госбезопасности.
Как бы там ни было, но наша железнодорожно-фуражная эпопея закончилась. Высадились мы на одиноком полустанке и отправились к покосившейся будке в поисках попутного транспорта. Потом ещё больше часа тряслись в кузове полуторки и вот, наконец-то, прибыли к месту то ли службы, то ли отбывания наказания. Сопровождающий лейтенант сдал нас на руки в местный особый отдел, молча кивком попрощался с нами и отправился в обратный путь. По моему он нам даже завидовал. Мы будем бить врага, а ему предстояла дорога обратно в тыл. Ну да служба у него такая. Кто знает, может и на его долю хватит военного лихолетия.
И вот мы стоим в нашем маленьком строю и слушаем, что нам вещает представитель особого отдела 8-ой воздушной армии Сталинградского фронта, капитан госбезопасности Голец.
— Вы все здесь потому, что совершили либо тяжкий проступок, либо преступление, — в мой огород камень, — Но Родина дала вам ещё один шанс искупить свою вину и вернуться в строй с честным именем. Для этого от вас требуется беспрекословное подчинение приказам командиров и качественное выполнение поставленных боевых задач. Запомните раз и навсегда; здесь нет такого понятие как невозможность выполнить задачу. Отказ от выполнения боевого задания — расстрел! Невыполнение по какой-либо причине боевого задания — расстрел! Теперь что касается техников. Отказ техники по вашей вине, если он не привёл к каким-либо последствиям наказывается пятью вылетами в качестве бортстрелка. В среднем у нас стрелок живёт три вылета. Так что думайте. Если отказ техники приведёт к более серьёзным последствиям, то либо расстрел, либо отправка на 10 лет в лагерь. Любые пререкания с командирами из числа постоянного состава[66] наказываются кабиной стрелка на пять вылетов. Это касается всех, включая пилотов. Забудьте кем вы были раньше. Здесь и сейчас вы рядовые штрафной эскадрильи. Здесь для вас нет товарищей. Обращаться к командирам из постоянного состава либо гражданин начальник, либо гражданин и далее по званию. И помните, я слежу за каждым вашим шагом, за каждым словом.
Затем к нам вышел наш непосредственный командир. А я стоял и не отводя взгляда смотрел на него. Командиром штрафной эскадрильи был ни кто иной как капитан Мартынов. Тот самый Сашка, которого я прикрывал в небе в 41-ом году, когда только-только осознал себя в этом времени. Сейчас он слегка прихрамывал на левую ногу. Он меня тоже узнал и лишь слегка прикрыл глаза, как бы говоря, что, мол, всё потом.
— Ну, здорово, чертяка! — Мартынов крепко обнял меня, — Жив, бродяга! А я тут гадаю ты это или не ты. В документах смотрю твоя фамилия и имя. Я же думал это тёзка твой, а потом вышел и по-началу даже глазам не поверил. Ты как здесь оказался?
От такого напора я даже вначале опешил. Не успел ответить, как Мартынов обернулся к находившемся здесь же в блиндаже командирам; — Вот, товарищи, знакомьтесь. Майор Копьёв, дважды Герой Советского Союза, больше сотни сбитых.
— Бывший майор, — бросил без всякой эмоции находящийся здесь же особист. Просто констатировал факт.
— Ты это, товарищ капитан, брось, — Мартынов обернулся к особотдельцу, — Илья меня в 41-ом прикрывал, от смерти спас, один против десяти фрицев вышел и победил. Я просто уверен, что это какая-то ошибка, что он оказался здесь.
— Да нет никакой ошибки, гражданин капитан. Осужден по статье 139 УК РСФСР, убийство по неосторожности. Должен был быть отправлен в лагерь на год, но я не захотел отсиживаться на нарах, как дезертир какой и попросился на фронт искупить свою вину. Трибунал учёл мои заслуги и отправил сюда.
— Так, ты давай вот сюда садись и рассказывай всё подробно, — Мартынов указал мне на скамью, — Кстати, вот познакомься. Это комиссар эскадрильи Борейко Филипп Авдеевич, — он кивнул на сидящего сбоку стола худощавого мужчину с круглыми очками на лице, — Ну, а капитана госбезопасности Гольца ты уже знаешь. Зовут его Яков Андреевич. Мужик он хоть и строгий и суровый, но справедливый, — особист едва заметно хмыкнул.
Ну я и рассказал всё как было без утайки.
— Подожди, майор, — Голец подсел ближе, — Получается, что, если верить тебе, та баба тебя первая ударила и хотела ударить второй раз, но ты перехватил дубину и она от этого упала и ударилась головой, от чего и померла?
— Получается, что так, гражданин капитан, — я сделал вид, что не заметил его обращения ко мне по моему, теперь уже бывшему, званию, — Только кроме меня этого никто подтвердить не может. Свидетелей то не было. Да я и сам виноват. Надо было в первую очередь в особый отдел идти, но я как эту рожу лоснящуюся и довольную увидел, у меня в голове все предохранители повыбивало. Это же Ленинград. Там иной раз на улице люди на встречу попадаются, истощённые как скелеты, везущие за собой саночки с маленькими свёртками из простыни, в которые завёрнуты их умершие от голода дети. А эта мразь продукты, что мы привозили, воровал и за золото продавал. Да ещё и мне долю осмелился предложить. Вот я и не выдержал. Ну а раз такой несдержанный, то за это и буду отвечать.
Когда говорил про истощённых людей в Ленинграде заметил скептический взгляд комиссара. Подошёл к столу, на котором стояли две кружки с уже остывшим чаем и лежало несколько кусков хлеба. Примерно отломил на глаз 125 грамм и отложил в сторону.
— Вот это суточная норма хлеба для детей и иждивенцев, — положил сверху ещё столько же, — А это суточная норма рабочего. И часто кроме хлеба больше есть нечего. Сейчас, конечно, нормы увеличили, но в городе ещё очень тяжело с продовольствием. А ещё учтите, что в этом хлебе вместе с мукой может быть намешана целлюлоза, обойная мучная пыль, отруби,
