Религиозно-философские основы истории - Лев Тихомиров

Вопрос, однако, в том, для чего понадобились все эти ухищрения?

Подчиняясь обаянию вавилонской цивилизации, охватываемые широтою языческой философии Востока, которая давила даже на умы греков, евреи, однако, твердо держались предвзятой мысли, что все эти истины должны быть и у Моисея, а так как их у него невозможно было отыскать прямо, то и явилось искусственное их выявление путем аллегории, символа, толкования, расшифровки, и создалось навязывание Торе совершенно чуждого ей языческого миросозерцания.

У евреев, постигнутых полным разгромом их царств и потерей политической самостоятельности, во времена вавилонского пленения произошло крайнее напряжение национально-патриотического чувства, и — после потери всех государственных атрибутов их народности — для них тем дороже стал Закон. Это единственное, что у них еще оставалось, единственный центр и палладиум народности. При потере независимости, при потрясении социальных слоев — княжеских, левитских — охрана Торы стала общим патриотическим лозунгом. Утрачивая под натиском инородной мысли и веры действительную связь с духом Моисеевой и пророческой религии, евреи, однако, хранили Закон и всяческими ухищрениями старались убедить себя и других, что все новое, ими усваиваемое, находится в нем. Казуистика талмудическая и каббалистическая становились необходимым орудием национального самосохранения. В этом отношении то движение, которое создало собственно Талмуд как толкование Закона, и то, которое создало Каббалу как философию и мистику, не расходились между собою, не были строго разделены, не отрицали одно другое, были одинаково патриотичны. Но между ними была и глубокая разница, вследствие которой движение талмудическое могло развиваться открыто, тогда как движение каббалистическое должно было скрываться под покровом глубокой тайны.

Древнейшее после пленения движение мысли, нам известное в последних столетиях перед Рождеством Христовым, характеризовалось борьбой между партией священнической — саддукей- ской — и партией фарисейской, так сказать, народно-интеллигентной. Первая стояла на очень консервативном и лишенном всякой духовности сохранении Торы, какова она есть. Фарисейство было в своем роде прогрессивным, хотя умеренным. Оно именно и создало господство раввинства, которое представляет руководство всей народной жизни учеными, знающими Закон. Фарисеи погрузились в толкование Торы, со всей казуистикой его, с целью выработать для народа нормы жизни, которые, с одной стороны, охватили бы его всесторонней сетью дисциплины и сделали бы его неодолимым для инородных влияний, с другой стороны — внесли бы в его жизнь гуманность, снисходительность, благожелательность. Выработка народа в этой социально-законной дисциплине должна была подготовить будущее царство еврейское, о котором уже начинали мечтать. Но фарисейство, полное внешнего благочестия, было согрето не духовностью, а политическими стремлениями и представляло сходство с теми современными интеллигентными течениями, которые готовы делать все для народа, но глубоко презирают его. Народ в массе был для фарисеев «невежда в законе» — «ам-гаарец». Приводимые в Евангелии слова «ученых»: «Народ невежда в законе проклят он» (Ин. 7, 49) — совершенно верно отражают фарисейское настроение. Около начала христианской эпохи среди этой интеллигенции образовалось общество Хабура (Союз), члены которого назвались хаберим (товарищи). Они тщательно соблюдали законы «левитской чистоты» и обязаны были клятвой подчиняться всем требованиям этого «ордена», как называет его Грец. Среди них царствовало глубочайшее презрение к массе народа. «Членам ордена было воспрещено даже есть вместе с крестьянами и жить с ними». Прикосновение к одежде этих «ам-гаарец» — невежд в законе — оскверняло хаберимов. Браки между «знающими закон» и невеждами составляли величайшую редкость. «Иисус и Его ученики, — замечает Грец, — обратились главным образом к этой покинутой части еврейского народа и здесь нашли большую часть своих приверженцев»[202].

Эти хаберимы, подготовлявшие еврейский «реванш» римлянам, составляют высшее выражение духа, проникавшего фарисейство. Бесконечные правила закона, выводимые из Писания посредством толкований, составляли все более разрастающийся круг знаний, недоступных для народа и сосредоточившийся в руках ученых, книжников, раввинов. Знания эти сообщались народу только в виде предписаний, но ознакомление с их источником было недоступно для народа вследствие запрещения писать толкование закона. Книжные люди должны были знать толкования, споры, решения раввинов на память. Это еще не было тайной в смысле эзотеризма, ибо закон был все-таки общий, одинаковый для высших и низших. Но рядом с этим появился уже и настоящий эзотеризм, в виде учений мистических и философских.

В них-то и развивалась Каббала.

Когда бы ни явились отдельные доктрины Каббалы и отдельные ее документы, несомненный факт составляет существование тайного учения мистико-философского характера в ближайшие века до Рождества Христова. В первом веке по P. X., говорит А. Франк, «таинственно распространялась среди евреев глубоко почитаемая доктрина, которую отчетливо различали от Мишны, от Талмуда, от Священного Писания»[203].

Но эта доктрина не могла явиться готовою в I веке, а должна была назревать задолго раньше. На это имеются и косвенные указания. Франк видит влияния ее даже в переводе 70 толковников за 270 лет до P. X. и в халдейском переводе Пятикнижия. В последнем Ионафан бен Узиел, современник Гиллела (I век до P. X.), употребляет каббалистический «атбаш». Симон Волхв, выражающий каббалистические идеи о божественных силах, был современник Христа. Тайные учения известны в сектах ессеев и терапевтов задолго до P. X. Филон говорит, что терапевты истолковывают закон Моисея аллегорически и убеждены, что слова текста его суть только знаки и символы тайных истин. У них имелись писания каких-то древних мудрецов, основавших их секту и оставивших много документов аллегорической мудрости. Терапевты же считаются возникшими во II веке до P. X. Филон говорит о тайной доктрине у евреев и пишет, обращаясь к ним: «Посвященные, освятив ваш слух, примите это как святую тайну и не сообщайте ее никому». Говоря о толковании смысла городов убежища, он прибавляет: «Это место имеет и другое объяснение, но оно сообщается только в Святая Святых и сделано только для слуха старцев: здесь дело идет о высочайшей из божественных сил».Уже одно выражение о категориях божественных сил заставляет вспомнить сефироты каббалы[204].

Во II веке по P. X. в палестинской ученой среде увлекались изучением I книги Бытия и книги пророка Иезекиила, каковые учения назывались «Маасе Берешит»[205] и «Маасе Меркаба»[206]. Первый ряд вопросов относился к тайнам творения, второй — к проявлению Божию в мире. «Маасе Берешит», стало быть, трактует то же, что каббалистическая «Сефер Иецира», а «Маасе Меркаба» — то, что трактуется в «Сефер Зогар», в теснейшей связи с «Маасе Берешит»[207].

Впоследствии «Сефер Иецира» и «Зогар», когда бы они ни явились в нынешней редакции, стали основными документами Каббалы, какими были в первые же эпохи талмудизма «Маасе Берешит» и «Маасе Меркаба». Эти учения о «Маасе Берешит» и «Маасе Меркаба», разумеется, были только устными, так как в то время запрещалось записывать даже Талмуд, а эти каббалистические учения, сверх того, составляли величайшую тайну даже для ученых евреев, так что даже и крупнейшие учители Талмуда по большей части имели о них и оставили потомству лишь весьма скудные сведения. К доктринам этим относились с благоговением, но распространение их считалось крайне опасным. Один из величайших учителей еврейства, крупнейший из так называемых «таннаимов» (толкователей закона), рабби Акиба считал, что не следует толковать «Маасе Берешит» и «Маасе Меркаба» перед народом, а можно открывать значение первой книги Бытия и видения Иезекиила только немногим избранным. Тот, кто хочет быть посвящен в высшую науку (т. е. в таинственные «Маасе Берешит» и «Маасе Меркаба»), должен обладать предварительно большой ученостью и быть не моложе 30 лет.

Сам же рабби Акиба, по свидетельству Талмуда, был посвящен в таинства этой «высшей науки». Он именно называется в Талмуде одним из четырех лиц, «вошедших в сады Эдема». Исследования «Маасе Берешит» и «Меркаба», поясняет Грец, на мистически образном языке назывались «вступлением в сады Эдема», намекая этим на древо познания в саду райском[208]. Касаться этого древа познания было опасно и, по догадке Карппа, напоминало историю грехопадения. Талмуд рассказывает о четырех человеках, проникших в «сады Эдема», и в результате один сошел с ума, один умер, третий отрекся от закона иудейского и только один (рабби Акиба) благополучно вышел из роковой области[209].