Лев Ландау - Майя Бессараб

Прогноз затруднителен. Сейчас больному лучше. Если улучшение будет продолжаться, к нему, я думаю, вернется способность говорить. Но я опасаюсь, что нарушение двигательной способности правой руки сохранится навсегда…

Уайдлер Пенфильд».

После консилиума Пенфильд сказал о мозге больного:

— Прибор не сломан. Выздоровление придет не сразу, очень постепенно.

Вечером Ландау был перевезен в Институт нейрохирургии, а утром 28 февраля Пенфильд сделал вторую запись в истории болезни, еще более оптимистическую:

«28 февраля. Осмотр в нейрохирургическом институте. Больной реагирует даже лучше, чем вчера. Есть основания ожидать больших улучшений умственной деятельности, а также работы рук и ног. Физиотерапия очень важна. У.П.».

Профессор Валентин Александрович Поляков как-то заметил:

— Физики проявили такое мужество, преданность и благородство, что мы, врачи, почувствовали к ним большое уважение.

Среди врачей ходила шутка:

— Своим спасением Дау на тридцать три процента обязан врачам, на тридцать три процента — физикам, на тридцать три процента — собственному организму (он никогда не пил и не курил) и на один процент — Господу Богу.

Врачи, конечно, поскромничали, но тем не менее физики доказали, что для них значит Дау.

Первое слово Дау сказал в воскресенье 8 апреля. Это было одно единственное слово, обращенное к медсестре:

— Спасибо.

На следующий день дежурил Алексей Алексеевич Абрикосов. Когда он в белом халате зашел в палату, медсестра спросила:

— Лев Давидович, вы знаете этого человека?

— Знаю.

— Как его фамилия?

— Абрикосов.

— А кто он — врач или физик?

— Физик.

При этом Дау приветливо посмотрел на Алексея Алексеевича и улыбнулся ему.

Теперь уже не могло быть сомнений — к Дау вернулась способность говорить. Зато Абрикосов от волнения и неожиданности так растерялся, что едва не утратил дар речи.

Весть о том, что Дау заговорил, в один день облетела и медиков, и физиков. Но потом несколько дней больной молчал. А с 14 апреля уже разговаривал на русском и иностранных языках. Декламировал свои любимые баллады, читал наизусть Лермонтова, Симонова, английские стихи, отрывки прозы, без ошибки цитировал любимый отрывок из Ленина: «Никто не виновен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство… есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам».

Предстояло еще долгое лечение, больному делали массаж, его учили сидеть, ходить, делать гимнастику, но уже твердо можно было сказать одно: он выздоравливает.

3 мая.

Утром проснулся и сказал сестрам:

— У меня есть сын Гарик. Пусть он придет.

Как они с Гариком смотрели друг на друга!

6 мая.

Дежурит аспирант Анатолий Русинов. Он записал свой разговор с Дау.

— Дау, вы помните, что такое парамагнетизм Паули?

— Да.

— А диамагнетизм Ландау?

— Ну конечно.

— Как они зависят от температуры?

— Почти не зависят.

— А какая связь между ними?

— Равны, с точностью до постоянного множителя.

— Чему он равен?

— Порядка одной трети…

16 мая.

— А я стал какой-то странный.

— Почему?

— Все забываю… и вот ноги… А что со мной было?

Для проверки умстенных способностей к больному пригласили психиатра.

— Лев Давидович, нарисуйте кружочек. Дау старательно выводит крестик.

— Гм. А теперь я попрошу вас нарисовать крестик. Дау изображает кружочек.

— Зачем вы так? — с укором говорит психиатр. — Делайте то, что я вас прошу.

— Я именно этим и занимаюсь. Вы просите меня сделать глупость, и я исполняю ваше желание.

— Да, но вы делаете все наоборот! — возражает психиатр.

— Это такие дурацкие задания, что, если бы я поступал иначе, вы были бы вправе усомниться в моих умственных способностях.

Все лето 1962 года Дау провел в сумрачной палате Института нейрохирургии имени Н.Н. Бурденко.

20 июля.

— Почему я в больнице? И столько времени? Что-то я не очень верю в эту аварию.

2 августа.

— Я в мужской красоте не разбираюсь, но, насколько я могу судить, Федоров очень красивый. И талантливый врач. Он спас мне жизнь. Я ему очень благодарен.

10 августа.

Пришел дежурный физик. Дау спросил:

— Чем вы занимаетесь?

— Ферромагнетизмом. Что-то в нем неясно.

— Нет, почему, там все понятно, — быстро ответил Дау.

16 сентября.

— Я чувствую, что мои силы на исходе, — сказал Дау.

22 ноября.

— По-видимому, я своей болезнью поставил какой-то идиотский рекорд.

25 ноября.

Дау рассказали, какой скромный человек испытатель парашютов Евгений Андреев.

— У героев никогда не бывает героического вида. Героический вид только у трусишек.

О себе говорит иронически:

— Взяло кота поперек живота.

Те, кто часто навещал Дау, отмечали, что он очень быстро выздоравливает и, главное, вернулась память.

Карен Тер-Мартиросян вспоминает такой разговор с Ландау.

— Понимаешь, я был мал и мама мне говорила: «Вот ты просыпаешься, смотришь в окно, а там синее небо, золотое солнце — и тебя охватывает радость. Это самое лучшее, что есть на свете».

— И что?

— А теперь этой радости нет. Всю жизнь была — а теперь нет.

— Дау ни в чем не изменился, — сказала Белла Тер-Мартиросян, жена любимого ученика Дау Карена. А она врач, ее мнение очень важно.

То же самое говорил и Алеша Абрикосов, и Сергей Капица, и Алексеевский, и Фрадков и многие другие. Но был один человек, упрямо твердивший, что Дау деградировал окончательно. Этот человек — Евгений Михайлович Лифшиц. Кору это приводило в бешенство.

— Женька распускает слухи, что Дау совершенно лишился рассудка, — сказала однажды Кора, и, заметив недоверие с моей стороны к ее словам, предложила: — Ты бы взяла книгу и посидела неподалеку от палаты Дау. Евгений Михайлович там торчит каждое утро. Танечка рассказала, что он останавливает каждого физика, идущего к Дау, и велит ему задавать Льву Давидовичу определенные вопросы. А Дау свирепеет, когда ему задают идиотские вопросы для проверки умственной деятельности. Я тебя очень прошу, мне надо знать правду.

Я поехала. Лифшица еще не было, и я уселась в кресло, отметив, что никаких стульев там больше не имелось. Меня выручил доктор Сергей Николаевич Федоров, которого я попросила пристроить меня поближе к палате Дау. Словом, я очутилась в соседней палате.