Лев Ландау - Майя Бессараб

Ехал в поезде хорошо, но скучно, девушка в моем купе не имела вида, а лучших не было. В Симферополе забыл в вагоне пиджак, но вспомнил и достал. Здесь я живу не в “Гаспре” наверху, а в другом санатории “Красное знамя”, у моря. У них один и тот же директор. Сначала так получилось случайно, а потом я постарался остаться — здесь лучше, близко к морю. Так что мой адрес — Крым, Мисхор, санаторий “Красное знамя”. В общем мне здесь неплохо, кормят, правда, плохо, но сытно, так что я даже не начал своих запасов. Фруктов достаточно — груши, сливы, виноград, орехи и т. д. Ем их вволю.

Хороших девушек, правда, не видно, но зато природа все-таки очень красива. Часто жалею, что тебя нет под рукой — любоваться на луну и т. п., но, с другой стороны, это, вероятно, к лучшему. Ты не представляешь себе, до какой степени ты изнервничала меня за последнее время. Пойми, Корушка, дорогая, что независимо от всех других соображений я, может быть, действительно не создан для жизни, должен был бы погибнуть еще в молодости и уцелел только случайно. Ясно, что я не смогу еще сколько-нибудь продолжительное время выдержать того стиля жизни, который ты, по-видимому, считаешь нормальным. Сейчас, когда я думаю об этом, мне становится страшно. Как ты могла довести наши отношения, может быть лучшее, что у нас есть и будет в жизни, до уровня стандартной кооперативной грызни. Мне так стыдно, что у меня в жизни может происходить что-либо подобное. Сейчас я, как всегда, треплюсь о нашей свободе и красоте жизни, и все завидуют, но я ведь хорошо знаю, что это только моя фантазия. Иногда мне кажется, что, может быть, я напрасно стараюсь, что ты просто не можешь иначе, так же, как я просто не мог жить по-твоему. Тогда нам надо разойтись возможно скорее. Мое отношение к тебе — это что-то очень дорогое, что может быть только раз в жизни, и я не могу видеть, как оно тонет в бездонной грязи, в пошлости. Пусть, если мы действительно не можем понять друг друга, у нас останутся хоть светлые воспоминания о чистой любви, которые теперь больше заслоняются семейным стандартом. Подумай об этом, Корушка: взвесь свои силы, не нужно этих ежедневных обещаний, регулярно нарушаемых на следующий день. Чувствуешь ли себя способной не допустить не только ни одной подобной фразы, но ни одной подобной мысли? Ты уже дошла до конца в попытках сохранить пошлость и меня одновременно. Дальше идти некуда. Тебе остается только выбирать между моей любовью и остальным.

Жду твоих писем и ответа. Как с младенцем?

Пока еще твой Дау.

Всякая буза в ответе, разумеется, означает отрицательный ответ.

Опять что-то плохо сплю».

Так что изобретение совершенно нового типа супружеских отношений — это обман. Дау не мог допустить мысль, что окружающие узнают, что у него обыкновенный брак, обыкновенные семейные проблемы. Милый Дау, но такой, как в этом письме, он нам ближе и понятнее.

Кора никогда не жаловалась на своего мужа. Это уже после, диктуя машинистке свои воспоминания, она, приличия ради, вспомнила о том, как все это выглядело со стороны. Я уже не говорю о том, что много времени и сил у нее уходило на разборки с Коленькой. Так в воспоминаниях Кора называет академика Николая Марковича Эмануэля, который преследовал ее своей платонической любовью. Он к тому же дрался, ужас какой невоспитанный.

Ерунда все это. Иначе Кора бы не сказала в конце жизни:

— Дау был прав: ревность — постыдное чувство. У меня больше нет ревности. Я с теплотой вспоминаю его девушек. Они ведь его любили…

Глава четырнадцатая. Катастрофа

Полученные пациентом травмы несовместимы с жизнью.

В воскресенье 7 января 1962 года в Москве была невиданная гололедица. Накануне вечером шел дождь, к утру подморозило, и город превратился в сплошной каток. Около десяти утра у двери Ландау остановилась «Волга», за рулем — физик Владимир Судаков, рядом его жена Вера. Дау с друзьями отправлялся к ученикам в Дубну. Дня на три.

В разговорах время летело незаметно. Миновали Лиственничную аллею старинной Тимирязевской академии. В начале Дмитровского шоссе Судаков начал обгонять автобус, и, увидев идущий навстречу грузовик, очень резко затормозил. Машину крутануло, потеряв управление, она завертелась на льду, как хоккейная шайба. Грузовик ударил намертво, коротким, страшной силы ударом, и весь этот удар пришелся на Дау, прижатого силой инерции к стеклу.

Начало Дмитровского шоссе. Столкнувшиеся машины. Толпа. Из виска и уха мертвенно-бледного пассажира «Волги» сочится кровь. «Скорая помощь» прибыла к месту происшествия через несколько минут после аварии. Врач с ужасом увидел, что человек из толпы прикладывает к голове раненого снег.

В одиннадцать часов десять минут пострадавший был доставлен в 50-ю больницу на Старом шоссе без признаков жизни. В лице — ни кровинки, оно землистого цвета. Первая запись в его истории болезни: «Множественные ушибы мозга, ушибленно-рваная рана в лобно-височной области, перелом свода и основания черепа, сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, перелом таза. Шок».

Выходной день врача — понятие относительное. Если накануне хирург прооперировал тяжелобольного, то вполне возможно, что в воскресенье он придет посмотреть на своего пациента. Так было и на этот раз. Когда машина «скорой помощи» привезла Ландау в больницу, на месте оказался заведующий кафедрой травматологии Центрального института усовершенствования врачей профессор Валентин Александрович Поляков, один из лучших травматологов страны. Как только дежурный врач позвонил Полякову, что поступил больной с тяжелейшими травмами, Валентин Александрович сразу же поспешил к нему.

Первые после тяжелой аварии часы чрезвычайно важны — раненый может скончаться в любую минуту. В том, что Ландау не умер в день аварии, заслуга тех, кто принял его с рук на руки из машины «скорой помощи», и в первую очередь Валентина Александровича Полякова.

Ландау попал в больницу, врачам которой постоянно приходилось иметь дело с жертвами дорожных происшествий, и они обладали огромным опытом борьбы с травмами. Молодые врачи Нина Егорова, Владимир Лучков и Владимир Черняк делали все для спасения Ландау. Когда им стало известно, что их пациент — ученый с мировым именем, решено было немедленно оповестить о случившемся его друзей и создать консилиум. Позвонили Петру Леонидовичу Капице на дачу — он сразу выехал в Москву. Начали собирать ведущих специалистов для медицинского консилиума.

Теперь счет дням велся от момента катастрофы. Началась борьба за жизнь — долгая, напряженная, изнурительная. Первый консилиум состоялся в шестнадцать часов. Дни и ночи не отходил от больного нейрохирург Федоров, тот самый Сергей Николаевич Федоров, о котором говорят, что он вытаскивает больных с того света.