Занавес приподнят - Юрий Колесников

Хория Сима предоставил слово Гиде Заримбе.

Присутствующие насторожились. Горбатый парикмахер редко выступал на заседаниях «тайного совета» и если уж брал слово, то обычно преподносил «сюрприз».

В отличие от предыдущих ораторов, Заримба начал речь спокойным тоном:

— Я буду говорить о человеке, который сердцем и разумом всегда был вместе с нами, вместе со всеми, у кого течет в жилах подлинно румынская кровь… Я буду говорить о личности, страдавшей на протяжении длительного времени от засилия жидов и франкмасонов… Человек этот, камарады и легионеры, — слегка повысив голос, продолжал Заримба, — вопреки козням врагов нации оставался постоянно верен румынизму. И прежде чем назвать его имя, я позволю себе напомнить о несправедливом суде над незабвенным основателем «железной гвардии», ее бойцом и мучеником «капитаном» Корнелием Кодряну. В тот тяжкий для всех честных патриотов час продавшиеся золотому тельцу судьи спросили человека, о котором я буду говорить, может ли он подтвердить, что действия господина Корнелия Кодряну были бесчестными.

Заримба сделал паузу, оглядел присутствующих и, довольный тем, что сумел завладеть вниманием аудитории, неожиданно воскликнул:

— И вот, камарады! Все присутствовавшие на суде, как и продажные судьи, замерли тогда в ожидании ответа человека, о котором я говорю. А он решительно встал со скамьи свидетелей и твердым шагом направился к «капитану», окруженному жандармами. Стража, получившая строгий приказ никого не подпускать к обвиняемому, ко всеобщему удивлению, внезапно отпрянула. И человек этот, подойдя к закованному в цепи Корнелию Кодряну, обменялся с ним крепким рукопожатием, затем громко, торжественно сказал: «Я солдат, и я никогда не подаю руки бесчестным людям!»

Гица Заримба сделал очередную паузу, чтобы еще больше заинтриговать присутствующих.

— Все это было, камарады, как гром среди ясного дня! — патетически воскликнул парикмахер и, точно пастырь на церковном амвоне, вскинул руки к потолку. — Вы спросите меня: жив ли этот человек? Я отвечу вам: да! Наш добрый господь бог уберег его, хотя месть масонов подстерегала патриота на каждом шагу. Я не преувеличу, если скажу, что и сегодня его жизнь не в безопасности… Вы спросите меня: где этот мужественный румын? Я отвечу: здесь, камарады легионеры! Среди нас! Вы спросите: кто он? Я отвечу: это наш подлинный друг, которому небезразличны судьбы нации и целостность границ нашей великой страны! Я с гордостью называю его имя — генерал Ион Антонеску!

Раздались жиденькие аплодисменты, но, поскольку Гица Заримба и сидевший в стороне в черном костюме немец Пуци Штольц продолжали рукоплескать, они переросли в овацию. И тогда молчавший в углу человек в штатской одежде поднялся и сдержанно поклонился. Но если Гица Заримба и Пуци Штольц аплодировали усерднее всех, то Хория Сима делал это подчеркнуто вяло. Дважды он опускал руки, но члены «тайного совета», уже понявшие, что внимание, оказанное генералу в штатском парикмахером и недавно прибывшим из Берлина немцем, неслучайно, продолжали аплодировать, и Хория Сима поспешил энергично включиться в общий хор рукоплесканий.

Когда овация утихла, поднялся коренастый старик с большой седой головой. Это был Ион Кодряну — отец покойного «капитана». Он стал рассказывать о давней дружбе своего сына с генералом Антонеску, приводил множество подробностей, но неизменно подчеркивал полное единство взглядов незабвенного «капитана» и его друга генерала Иона Антонеску.

Сидевший позади Заримбы его адъютант и негласный осведомитель Лулу Митреску прильнул к уху шефа и шепнул:

— А сам старик Кодряну, между прочим, не чистокровный румын…

Заримба повернул на мгновение голову, недобрым взглядом скользнул по лицу адъютанта и, делая вид, будто сосредоточенно слушает оратора, вывел на клочке бумаги большой корявый знак вопроса. Лулу пригнулся к плечу шефа, чтобы объяснить, на чем основано его замечание, как вдруг уловил нацеленный на него свирепый взгляд Думитреску. Лулу сразу осекся и отодвинулся от шефа.

Гица побледнел от злости, поняв причину молчания адъютанта. Кончик его языка, как жало гадюки, пробежал по растянувшимся в саркастической улыбке бесцветным губам. Он и Думитреску ненавидели друг друга звериной ненавистью, но Заримба, как никто другой, умел скрывать свои чувства. Именно он, Гица Заримба, лет десять назад буквально за уши втянул Думитреску в зарождавшееся движение, а теперь этот увалень мясник во многом опередил его, став грозным наместником вожака легионеров. Внешне все выглядело нормально, они слаженно сотрудничали, но прежней искренности в их отношениях не было. Знакомство их возникло, когда они вместе работали в бухарестской больнице «Колця». Думитреску был носильщиком трупов в прибольничном морге, а Гица стриг больных. Иногда, по рекомендации Думитреску, ему перепадала побочная работенка: брил покойников и, если случалось, что их лица были изуродованы, прихорашивал их гримом… В этом деле он был непревзойденным мастером!

Однако систематическое исчезновение у покойников золотых зубов и коронок привело к тому, что оба будущих деятеля «тайного совета» лишились службы. Вскоре они устроились на городскую бойню. Думитреску быстро освоил разделку туш, Заримба же остался верен своей профессии: при бойне работала душевая, и предприимчивый Гица примостил в подвальной каморке осколок зеркала, установил подобие кресла. В этот именно период друзья пришли к твердому заключению о своем «долге» перед нацией и связали свою судьбу с «железной гвардией», с ее «капитаном».

Старик Кодряну наконец закончил свою нудную речь. Хория Сима объявил перерыв, и Заримба тотчас же вернулся к прерванному разговору с адъютантом.

— В самом деле вы не знали, господин шеф? — состроив удивленную мину, спросил Лулу. — Слово чести легионера! Кодряну поляк.

Гица скептически усмехнулся. Он хорошо знал своего «преданного» адъютанта и всегда верил ему наполовину. Однако адъютант тоже неплохо изучил своего шефа и поспешил добавить:

— Это не секрет. Фамилия семьи Кодряну прежде была Зеленски… слово чести!

Заримба услышал это впервые, но не подал виду. Лулу, в свою очередь, решил не развивать эту тему, ибо не мог определить, как реагирует шеф на его сообщение. На всякий случай он попытался смягчить впечатление, произведенное на парикмахера тенью, брошенной на именитую семью первого вождя «железной гвардии».

— Собственно, большого значения это не имеет… — произнес он скороговоркой. — Важно, что старикан стоит за подлинный румынизм! Не так ли? Это главное!

Вместо ответа Заримба сморщил обильно напудренное лицо, и на нем появилась не предвещавшая ничего хорошего усмешка. Лулу почувствовал необходимость более весомо мотивировать, почему происхождение бывшего «капитана» не имеет существенного значения.

— По-моему, правильно он поступил, изменив фамилию. Адольф Гитлер — тоже не чистокровный ариец. Вы ведь знаете это?

Гица резко вскинул голову, впился взглядом своих маленьких глаз в глаза адъютанта, которому ростом достигал чуть выше поясной пряжки.

— Вы можете говорить, господин Лулу, о ком угодно и что угодно, но, прежде чем упомянуть имя фюрера германской империи, прикусите язык и подумайте…

Заримба заговорил официальным тоном. Эдакую вольность он не мог позволить своему приближенному. В верхах легионерского движения парикмахер держался только благодаря покровительству посла Гитлера в Бухаресте герра Фабрициуса. Помимо деятельности в движении Гица являлся еще и постоянным связным между «тайным советом» легионеров и германским посольством. Его парикмахерская на углу бульвара Россети и Каля Мошилор выполняла функции «почтового ящика»; через дамский салон следовали указания из столицы рейха, через мужской — в посольство стекались сведения о положении в Румынии… Теперь для координации всей деятельности прибыл Пуци Штольц. Он был непосредственным шефом Гицы Заримбы.

Лулу на мгновение стушевался, виновато вобрал голову в широкие плечи, но, поразмыслив, все же решил объясниться с шефом. «Горбун может счесть сказанное мною вымыслом, — рассуждал Лулу, — и, чего доброго, затаит злобу… С ним шутки плохи! Ни с чем не посчитается… Всегда ухмыляется, будто одного добра тебе желает, однако мало кто знает, что человек, с которым он накануне разговаривал и мило жал руку, на следующий день может внезапно исчезнуть… А потом на какую-нибудь захолустную станцию прибывает сундук или ящик, привлекающий внимание исходящим от него зловонием. Адресат за благоухающим багажом не является… Оно и понятно: укокошат, аккуратненько упакуют и на его же имя отправят… Бр-р-р! Такая перспектива мне не по душе…» И адъютант заговорил возможно более убедительным тоном:

— Извините, господин шеф… Я не выдумал это. Проверьте, и вам подтвердят, что фюрер действительно родом из Австрии и фамилия его раньше была Шикельгрубер… Слово чести! Я же понимаю, господин шеф, что с этим не шутят, и рассказываю только вам…