Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Весь мир – театр; в нем женщины, мужчины, – все актеры. У них свои есть выходы, уходы. И каждый не одну играет роль».[258]
Глава 42. Где космополит входит в лавку брадобрея с благословением на устах
– Благослови вас бог, брадобрей!
В силу позднего часа, брадобрей последние десять минут провел в совершенном одиночестве; обнаружив, что это довольно скучное занятие, он решил хорошо провести время вместе с Добрым Джоном и Тэмом о’Шентером,[259] известными также под именами Сонма и Морфея,[260] – двумя отличными парнями, хотя один из них не отличался умом, а другой был сущим придурком, который, хотя и очаровывал некоторых своими баснями, не обвести вокруг пальца умных и бывалых людей.
Короче говоря, повернувшись спиной к своим лампам и к двери, честный брадобрей задремал на стуле. Поэтому, когда он вдруг услышал вышеупомянутое благословение, произнесенное кротким тоном, то вздрогнул, наполовину проснувшись, и посмотрел перед собой, но ничего не увидел, так как незнакомец стоял позади. В смущении и замешательстве ему показалось что прозвучавший голос имеет духовную природу, так что какое-то время он стоял с раскрым ртом, неподвижным взглядом и приподнятой рукой.
– Что же, брадобрей, вы собираетесь ловить птиц, бросая соль?[261]
– Ох! – разочарованно повернувшись, – Значит, это всего лишь человек.
– Всего лишь человек? Как будто человек – это ничто. Но не будьте слишком уверены в том, кто я такой. Вы можете называть меня человеком, как горожане называли ангелов, которые в человеческом облике посетили дом Лота;[262] точно так же простые евреи называли бесов, которые под видом людей выходили из могил.[263] Вы не можете прийти ни к какому уверенному заключению, судя по человеческому облику.
– Но я могу кое-что заключить, судя по одежде и манере речи, – проницательно заметил брадобрей, восстановивший самообладание и разглядывавший незнакомца со скрытым беспокойством, поскольку оказался наедине с ним. Казалось, что собеседник прочитал его мысли, поскольку он перешел на более серьезный и рациональный тон обычного клиента.
– Что бы вы там ни заключили, я хочу как следует побриться, – одновременно с этими словами он развязал галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. – Надеюсь, вы опытный брадобрей?
– Лучше любого брокера, сэр, – ответил брадобрей, инстинктивно перешедший на деловой тон, когда услышал деловое предложение.
– Брокера? Что общего между брокером и мыльной пеной? Я всегда думал, что брокер – это почтенный делец, торгующий определенными бумагами и металлами.
– Хе, хе! – очевидно, приняв клиента за бесстрастного шутника, чьи реплики следовало оценивать по достоинству. – Хе, хе! Вы все прекрасно понимаете, сэр. Сюда, пожалуйста, – он положил руку на мягкий стул с высокой спинкой и подлокотниками, стоявший на небольшом возвышении, который мог бы сойти за трон, если бы не отсутствие балдахина и гербовых украшений. – Садитесь, сэр.
– Благодарю вас, – садясь на стул. – А теперь, пожалуйста, объясните насчет брокера. Но посмотрите… посмотрите-ка, что это?
Он резко встал и указал черенком своей длинной трубки на позолоченную вывеску, свисавшую с потолка посреди бумажных мухоловок.
– «Никакого доверия»?[264] Но это означает недоверие! Скажите, цирюльник, – взволнованно повернувшись к нему. – Какая низменная подозрительность побуждает вас к этому скандальному признанию? Дорогой вы мой человек! – он топнул ногой. – Если выказать недоверие даже обычной собаке, это будет оскорблением для нее; какую же обиду вы наносите всему сообществу бородатых мужчин? Клянусь моей жизнью, сэр, но вам хотя бы нельзя отказать в доблести; вы подкрепляете злобность Терцита мужеством Агамемнона.[265]
– Сэр, ваш речи непонятны для меня, – сокрушенно промолвил брадобрей, снова разочаровавшись в своем клиенте и ощущая крайнюю неловкость. – Непонятны, сэр, – выразительно повторил он.
– Но держать человека за нос во время работы вам вполне понятно; боюсь, мой добрый брадобрей, что эта привычка неосознанно взрастила ваше неуважение к людям. Но скажите мне: хотя я вполне понимаю смысл этого объявления, его цель мне непонятна. В чем она состоит?
– Вот теперь я немного понимаю вас, – облегченно сказал брадобрей, радуясь возвращению к разговорной речи. – Я нахожу это объявление очень полезным, так как оно во многом избавляет меня от неоплачиваемой работы. До того, как я повесил его, иногда возникали очень неприятные ситуации.
– Но в чем цель? Конечно же, вы не подразумевали, что испытываете недоверие к людям? К примеру, сейчас, – он отложил свой галстук, распахнул ворот рубашки и снова устроился на парикмахерском троне, при виде чего брадобрей механически наполнил чашку горячей водой из медного чайника над спиртовкой, – к примеру, если я сейчас скажу вам: «Цирюльник, к сожалению, сегодня у меня в карманах нет мелочи, но побрейте меня, и завтра я обязательно расплачусь с вами», – предположим, если бы я сказал это, вы бы мне поверили, правда? Вы имели бы доверие ко мне?
– Но я же вижу вас, сэр, – услужливо отозвался брадобрей, взбивавший кисточкой мыльную пену. – А поскольку это вы, сэр, я даже не стану отвечать на вопрос. В этом нет надобности.
– Конечно, конечно… если посмотреть с этой стороны. Но, в качестве предположения, – вы бы доверились мне?
– Ну, да… да.
– Тогда к чем эта вывеска?
– Ох, сэр, не все люди такие же, – как вы, – последовал заранее подготовленный ответ, и, как для того, чтобы закрыть дискуссию, брадобрей стал ровными движениями наносить пену; однако это действие было остановлено по жесту клиента, пожелавшего продолжить разговор.
– Все люди не такие, как я. Тогда я должен быть либо лучше, либо хуже большинства людей. Вы едва ли имели в виду, что я хуже остальных… нет, вряд ли. Тогда остается думать, что вы считаете меня лучше большинства других людей. Но я недостаточно тщеславен, чтобы поверить в это, хотя признаться, несмотря на мои лучшие усилия, мне так и не удалось полностью избавиться от некоторого тщеславия. Но это тщеславие, цирюльник, – крайне безобидное, полезное, удобное и приятно экстравагантное чувство.
– Ваша правда, сэр, и говорите вы так, что слушать приятно. Но пена уже остывает, сэр.
– Лучше холодная пена, чем холодное сердце. К чему эта холодная вывеска? О, меня не удивляет, что вы уклоняетесь от признания В глубине души вы чувствуете, какой низменный намек в нем содержится. Тем не менее, цирюльник, когда я гляжу вам в глаза, – которые почему-то напоминают мне о вашей матери, которая должна была часто заглядывать в них, – осмелюсь предположить,
