Собрание сочинений. Том первый - Ярослав Гашек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Собаки бегали вокруг и заставляли их сбиваться в кучу.
— Гей-гей!
Защелкали кнуты так, что эхо в лесу прогудело ружейным выстрелом: «Праск!»
И стадо потихоньку тронулось.
Староста Нарва имел скверную привычку, выйдя откуда-нибудь, останавливаться под дверью и прислушиваться, не скажут ли чего о нем. Выйдя в тот раз от Гомлока, он тоже остановился и прислушался, не заговорит ли Гомлок сам с собой. И тут, к своему изумлению, услышал голос Техера, а затем и ответ старого Гомлока: «Отдам за тебя Франтишку, только сперва со старостой поквитайся, за себя, за меня и за всех бетяров».
Полуживой от страха, староста еле добрел до дома и заперся в горнице. Забыл и трубку, не заглянул ни разу в жбан с вином, не отвечал, когда к нему обращались, лег в постель и не мог уснуть.
Страх перед местью Техера оживил в его памяти слышанную некогда историю о бетярах давних времен, которые на Мадяр Пусте[45] насадили хозяина на вертел и изжарили.
Мысль о жестокости этих людей не давала ему покоя. И вот на следующий день, собравшись с духом, он отправился просить совета у деревенского нотариуса.
Нотариус, человек еще очень молодой, который лишь недавно по окончании курса расстался с шумным городом и открыл здесь свою маленькую контору, принял испуганного старосту учтиво.
У нотариуса была добрая сливовица, отчасти скрашивавшая ему деревенское одиночество, и после пятого стакана несчастный староста смог наконец приступить к изложению цели своего визита.
— Плохи мои дела, ваше благородие. Завтра могу с перерезанным горлом проснуться.
— Тогда-то вы, положим, не проснетесь, — резонно заметил начинающий нотариус и улыбнулся.
— Можно и по-другому извести: придушить или же, скажем, утопить… повесить, застрелить, располосовать… Ужас берет!
И староста отер лоб рукавом рубахи, служившим ему вместо носового платка.
— Странное вы что-то говорите…
— Теперь вы меня, ваше благородие, видите живого, а через час, может, найдут мертвого. Один бог знает, что надо мной учинят.
— Да кто, кто учинит-то?
— Бетяр, ваше благородие.
Нотариус нахмурился. Ему было известно, что с людьми этого рода шутки плохи.
— Он угрожал вам?
— Мне самому Техер покуда не грозил…
И Нарва рассказал, что произошло у Гомлока.
— Ну, что он будет мстить, это точно. А месть у них, у бетяров, ужасная. И зачем только Ференц меня посылал!.. — причитал староста, — сочтены, видно, мои денечки.
Нотариус почесал лоб.
— Арестовать, что ли, Техера?..
— Сохрани бог, ваше благородие, да это все одно, что мученический венец себе уготовить.
— Может, пойти поговорить с ним мне?
— Я дам священнику два гульдена, чтоб он за вас молился, когда вы пойдете.
При всей серьезности положения, нотариус не мог сдержать улыбки.
— Меня-то он не тронет. Сейчас вот и пойду. Куда они выгоняют?
— В долину Мергеш[46].
Нотариус пустился в путь, провожаемый изъявлениями благодарности своего клиента.
За деревней поднялся на взгорок, потом проселком стал спускаться к дубнякам, и по мере приближения к долине Мергеш чувствовал себя все более неуверенно. Энергичная поступь сменилась вялой и развинченной… Он закурил и не спеша побрел в том направлении, откуда доносился лай и хрюканье.
Как и вчера, Кигио и Техер лежали в тени дуба. Кигио спал, удобно растянувшись на разрытой земле; Техер, посасывая трубку, думал о том, как отомстит.
В этом состоянии и нашел их нотариус, нерешительно приблизившийся к дубу.
Техер дал Кигио тычка, и оба они, приподнявшись, сели.
— Добрый день, — поздоровался нотариус, останавливаясь совсем близко от их вытянутых босых ног.
— День добрый, — отвечали они небрежно.
— Приятно полежать, правда? — пытался молодой нотариус наладить разговор — ему было не по себе в этой обстановке.
Собаки прыгали вокруг как одержимые. Кигио отогнал их кнутом и снова лег.
— Сегодня, кажется, не очень парит, — продолжал нотариус.
— И то сказать, сегодня не так чтобы очень жарко, — отозвался Техер.
Нотариус отважился:
— Я к вам, голубчик, насчет старосты.
Техер не отвечал ни слова. Ободренный этим, деревенский нотариус продолжал:
— Ему случайно стало известно, что разговор его с Гомлоком был истолкован вами превратно. По поручению старосты я должен заявить, что он произнес те слова в состоянии аффекта — сболтнул, так сказать, спьяну…
— Выходит, этот пропоец меня боится?.. — спросил бетяр, поднимаясь на ноги.
Вопрос был задан так прямолинейно, что оставалось лишь ответить «да».
— Ну, это хорошо!
— Так что передать старосте?
— Что это хорошо…
Глаза у Техера сверкнули, и он снова лег.
Нотариус, успокоенный, ушел, а староста, узнав, чем кончился поход, в отчаянии опустился на лавку.
— Если бетяр говорит: «хорошо», значит, он сделает, что задумал. Меня ничем уж не спасти, ваше благородие.
Когда вечером Техер рассказал о посещении нотариуса Гомлоку, тот бесстрастно заметил:
— Все равно же ты отомстишь, сынок.
— Отомщу, — будь покоен, — ответил бетяр.
Минуло лето, наступила осень, и пришла зима; землю накрыло снегом. Техер в своей хибарке, на краю деревни, думал о том, как отомстит. На дворе все искрилось от мороза, а сердце Техера пылало жаждой мести. И согревало это так, словно в потрескивающее пламя подбрасывали несчетные поленья.
Старосту между тем иссушал страх. Он чувствовал себя, как приговоренный к смерти, не знающий, когда за ним придет палач. От бетяра, которого он подверг поношению, не приходилось ждать пощады.
В один из зимних дней Нарва подался в город составлять духовное завещание. Как ни оттягивал он эту процедуру, иного ничего не оставалось.
А одновременно со старостой в город другой дорогой входил Техер, все эти дни не выпускавший старосту из поля зрения.
Близилась масленица. И надо было отомстить, чтобы затем сыграть свадьбу. В чем будет заключаться месть, он еще сам не знал, но что она будет жестокой, в этом мог поклясться.
В городе Техер потерял старосту из виду; расстроенный, побрел в трактир, откуда вышел уже вечером, вскоре после того, как староста отправился в обратный путь.
Между тем оформление своей духовной Нарва отложил, поскольку сразу по его приходе в город таким теплом пахну́ло из одной распивочной, что невозможно было пройти мимо, и он решил согреть себя глотком вина. В распивочной, конечно, одним жбаном он не ограничился, пил долго и вышел потом, когда на заснеженную равнину уже опускался вечер.
На востоке, где лежала его деревня, сумрак заметно сгущался. Все быстрей надвигалась оттуда зимняя ночь, меж тем как с запада начинал заметать на восток снежный буран.
Опьяневший староста плохо различал дорогу. Вино и снег отягощали ему путь.
Тяжелый тулуп становился все тяжелее, потому что снег падал безостановочно.
Снег облеплял усы, подтаивал от теплоты дыхания и смерзался в сосульки под наскоками леденящего ветра.
Вокруг не было ничего, кроме снега, которого все прибывало и по которому так трудно шагалось.
Ноги в этом сыром снегу скользили и разъезжались, пока, наконец, Нарва не упал.
Он сделал попытку встать. Попытка удалась ему, но тут налетел ветер и словно бы принес с собой ужасную усталость. Нарва упал лицом в наметенный сугроб.
Снег под ногами таял, и сапоги у Нарвы так же, как усы, покрылись ледяной корой.
Нельзя было подняться на ноги. В мутнеющем сознании мелькнуло, что он замерзает. И показалось вдруг, что на дворе тепло, весна, а он прилег на разогретую солнышком межу…
Тут кто-то стал его трясти, поставил на ноги и поддержал, не давая упасть.
— Ну шевелись, что ли, пропоец старый!
— Оставь, — пролепетал Нарва, стараясь снова лечь.
— И надо бы тебя оставить, чтоб ты тут замерз, — ворчливо произнес знакомый голос, — да не могу я этого.
Сильные руки подхватили старосту, и человек, взявший его в охапку, зашагал к деревне.
Староста слышал, как идущий клял его, потом забылся сном… Проснулся он уже в своей постели, под пуховиками.
— Что это? — изумился он.
— Ты лежал на снегу. Техер нашел тебя и принес к нам, — отвечал Ференц, поднося к самым губам отца бутылку со сливовицей.
Когда молодой бетяр пришел к Гомлоку и рассказал, что произошло, старый Гомлок, сам некогда бетяр, не мог удержать слез.
— Долго ты ждал, пока придет твое время отомстить… вот и дождался, — проговорил он сквозь слезы. — Вы, молодые, лучше нас. Будь это я, остался бы он на снегу… А только Франтишки тебе уж не видать.
Такова бетярская повесть.
Готов поклясться, что и все бетяры — будь то кондаши или же канаши, будь те, что выгоняют кабанов на плато бодачоня, — люди одной породы.