Тётя Мотя - Майя Кучерская

Сейчас Екатерина Георгиевна Витковская работала в Эрмитаже — с маленькой, какой-то внутриэрмитажной и не увеличивающейся фотографии глядело худое, остроносое лицо музейщицы со стажем. Старший научный сотрудник Е.Г. Витковская составила несколько каталогов, написала с десяток мелких научных статей, но до сих пор, как видно, баловалась и рифмоплетством, даже с недавних пор выкладывала свои стихи в Сети — на сайт самостийных стихотворцев. Несколько ранних стихотворений, опубликованных в книжечке, Тетя там обнаружила тоже, но в основном в Сети висели новые, недавние, переполненные культурными ассоциациями и проч. Все они показались Тете гораздо бледнее прежних.

Но и убедившись, уверившись, Тетя не могла поверить. И все клала руку на горло — там торкалась тоненькая, прозрачная долька, последняя долька надежды, никак было не сглотнуть. Ощущала себя героиней «Анны Карениной», а оказалось-то… бульварного романа на серой бумаге! Ах, не в стихах только чужих заключалось дело, это было лишь последним штрихом, с которым и вся картина проступила. Пошленькая подделка. Вот какая это была картинка. Доброе утро, Алина Царева. Привет, Аленка. Как там в твоих ироничных романах прощаются с экс-любимыми? Наверняка раз и навсегда. Возвратив письма и вещи. Что ж, переслать ему обратно все его имейлы, эсэмэски, вернуть ценным грузом все им сказанное, выдохнутое, нашептанное, весь его нежный пыл и подлый трепет?

Она отдала Ланину книжечку на следующий же день, прямо на работе, вежливо постучавшись к нему в кабинет — не устраивать же в самом деле семейных сцен. Михаил Львович сидел в своем обширном черном кресле, был спокоен, почти вял: и, казалось, вовсе не удивился тому, что она «украла у него вот эту книжицу!», как гордо проговорила Тетя, бросив ее на стол. Ланин глядел на нее с полуулыбкой, бормотнул, ах, вот куда она пропала, я почему-то так и думал — и совершенно не отрицал того, что стихи посылал чужие. «Еще в молодости полюбил их, она училась у меня когда-то. Этой осенью вспомнил про нее, я ведь даже назвал ее тебе однажды — чем-то вы очень похожи. Нарочно отыскал эту книжку… Хотел поделиться с тобой… разве я когда-нибудь говорил, что это — мои?»

«Нет, ты не говорил. Не говорил. Но это, видишь ли, подразумевалось. И ты сам это, без сомнения, подразумевал. Поэтому и женский пол в нескольких местах сменил на мужской, ювелирно». Но отчего-то не посмела сказать ему про пол, сказала другое. «В них, в этих стихах то и дело вспрыгивало вам — вам — то есть мне, да?» — «Да, — снова бестрепетно ответил Ланин. — Таково свойство поэзии — она обращена к тому, кто ее читает в данный миг. Я посылал их именно тебе!»

Но Тетя уже развернулась, уже уходила от него прочь, шепча, шипя под нос все одно и то же слово. Слово это было: «дешевка».

МОКРЫЙ ВОР

По Зверинской улице в собственном доме № 20 проживает вдова Эргард.

В ночь на 10 мая Эргард услыхала в прихожей квартиры подозрительный шорох, она встала и направилась в прихожую, где увидела незвестного человека, снявшего с вешалки одежду; вор по ея крику бросился вон из квартиры, но Эргард его преследовала криками, которые были услышаны ея работником крестьянином Самсоновым.

Вор пустился бежать к Петровскому парку, кинул похищенное, а сам направился через реку Ждановку, но здесь посреди реки, по непрочности льда, провалился в воду и стал тонуть. Преследовавший вора дворник Самсонов, при помощи городового Сабаса и другого дворника Александра Михайлова, благополучно вытащили вора из воды и доставили в участок, где неизвестный оказался запасным ефрейтором, не имеющим постоянного жительства.

Но ведь статьи его, репортажи, колонки — не плагиат? Их-то он писал, будем надеяться, сам! Дома, уложив Теплого, она снова начала рыскать по Интернету, Коля, к счастью, не претендовал, смотрел телик — набирала куски фраз из его колонок — и не нашла ничего. Слабое это было утешение, но хоть что-то. Мне немного противно, ты понял? Запах гнили после отлива. На песке — пена взбитых сливок, Чуть горчит перезревшая дыня. Не волнуйся, твой чай не остынет. И объятия любящих женщин. Будут так же нежны — прилежны И соткут тебе в доме уют. Только вот надежды, надежды Вдруг окажется несколько меньше Что ли чайки ее склюют.

Сочинила в пробке такой вот прощальный стишок, побормотала денек, но даже никуда не записала, нет. Довольно, Михаил Львович. С.н. Стерла его номер в мобильном и папку с фотографиями отправила в корзину. Что еще? Стихи, стихи тоже — как жаль, что всего-то два движения мышкой — лучше бы рвать, мять, топтать и жечь, жечь в очистительном огне, в пламени обновляющего жизнь пожара.

ПОЖАРЫ

Вчера, 2 октября, в 2 часа дня вспыхнул пожар близ Серпуховской заставы, по Камер-Коллежскому валу, Хавской слободы Серпуховской части, во владении И.Ф. Новикова. Загорелось в чуланчике, устроенном в коридоре двухэтажного деревянного с жилым каменным подвалом дома, под лестницей, ведущей в квартиры верхняго этажа. Пламя, с неимоверною быстротой охватило всю досчатую пристройку дома и тем отрезало все входы и выходы из квартир обоих верхних этажей. Среди квартирантов, которыми был переполнен дом, произошла страшная паника; всем, оставшимся в квартирах, пришлось спасаться, бросаясь через окна на улицу. Только благодаря невылазной грязи и мягкости земли выбросившимся, к счастью, пришлось отделаться испугом и незначительными ушибами. Но кто-то из спасшихся вспомнил, что в одной из квартир остались дети. Нашлись смельчаки и по подставленной лестнице проникли в горевший дом и выбросили двух детей: девочку Елизавету Дроздову, 7 лет, и младенца Николая Федорова, 7 месяцев. Девочка получила незначительные ушибы, а мальчика пришлось отправить в больницу, так как ушибы его оказались тяжкими. По прибытии пожарных команд один из пожарных Якиманской части, Василий Силин, узнав, что в подвальном этаже тоже остались дети, с большим трудом проник в него и через некоторое время вынес двух детей.

Огонь, между тем, проник внутрь дома и на чердак. Пожарным пришлось работать почти до 6 часов вечера. Значительная часть дома обгорела как внутри, так и снаружи; сгорел и чердак. Все незастрахованное движимое имущество бедняков погибло в огне. Причину пожара относят к неосторожному обращению какой-то женщины, находившейся в нетрезвом состоянии. Во время тушения пожара брантмейстер Д.П. Подборский, попав ногой в гвоздь, пропорол ступню. Пострадавшему было передано медицинское пособие.

Часть третья

Глава первая

Бессонница держала его в цепких — не ускользнуть, руках. Ланин не спал уже третью ночь. Изредка ему удавалось забыться, на полчаса-час, вчера даже на два часа под самое утро, но он неизменно просыпался, все с той же терзающей его мыслью: ее больше нет с ним. Ей нельзя позвонить, ее голос нельзя услышать, ею обладать нельзя. Она была его, но больше не принадлежала ему. Все началось после той дурацкой истории с Катиной книжкой. Он не сомневался, размолвка будет недолгой, день-два, неделя — и она позвонит, напишет. На этот раз она, потому что слишком уж она… грубила. Но она молчала. Наконец Ланин сам позвонил ей — не взяла трубку. Презирая себя, набрал дня два спустя. Опять не взяла. Неужели действительно конец? Прошло еще две недели — и это после ежедневного многократного списывания, созванивания, торопливых, но таких сладких поцелуев всегда, когда только он этого хотел! Ланину казалось, что он задыхается. Нужно решить, бормотал он, но был настолько раздавлен, что решить ничего не мог. И снова, как в прошлую ночь, вскочил с кровати, встал у окна.

Он-то был убежден: как ни приятны эти отношения, они временное пристанище, оазис, он и правда посвежел, помолодел за эти полгода, он точно прохладный душ принимал в жаркий день, дышал ею, но твердо знал — это только исписанная песенками «ци» страница, хорошо, несколько страниц. «В пятьдесят лет влюбляться уже неприлично», — сколько раз сам он повторял эту услышанную где-то пошлость. И никак не называл про себя то, что между ними происходит, не заметив, когда эта женщина стала его жизнью. Не отследил, как — разве такое возможно? Всегда, долгие последние годы уже он держал про запас одну-двух подружек, предпочтительно замужних, чтоб не возникало лишних вопросов, чтобы все было ясно с самого начала и не всплывало этих ущербных разговоров о любви, которые всем им, правда, отчего-то так нравилось заводить. Он спокойно уходил в сторону, давал понять: не хочешь так — что ж, разбежимся, и, когда какая-то соскакивала, забывал ее, в сущности, почти без усилий, благо быстро находились другие… Ему казалось, он выучил наизусть женскую природу, знал, как они устроены, эти пожившие тридцатидвух-сорокалетние женщины (его контингент), досконально, до запятой. И вот угораздило. Дурак, дурак, дурак.