Седьмой круг ада - Игорь Болгарин

Глаза хозяйки строго блеснули и вдруг потеплели:

– Мишенька!.. Ах, боже мой, Микки! – Она сделала нетерпеливое движение рукой: – Да подойди же, милый, подойди!

Уваров как-то неуверенно шагнул к ней, опустился на колени и припал к сухой тонкой руке. Плечи его вздрагивали.

– Ну-ну, милый… Будет тебе! – сказала баронесса ровно и непререкаемо. Тронула сухими губами лоб крестника. – Рада видеть, не скрою. Да ты встань – хватит, незачем.

Уваров послушно встал. Волнение его было неподдельно.

– Мария Дмитриевна… – Голос задрожал и осекся. Он беспомощно махнул рукой, прижал к глазам носовой платок.

– Вот уж не думала… – сказала баронесса. – Как нашел меня?

Видимо, только теперь вспомнив, почему и зачем он здесь, Уваров оглянулся на Комарова, с ненужной торопливостью сказал:

– Сейчас объясню, Мария Дмитриевна. Но прежде позвольте представить вам моего… э-э… Господин Комаров.

Баронесса, до этого момента в упор не замечавшая Комарова, медленно перевела на него взгляд.

– Не знаю, не доводилось слышать. – Надменно кивнула и отвернулась, потеряв к нему интерес.

«Еще бы! – усмехнулся про себя Комаров. – В списках петербургского света моя фамилия не значилась».

Уваров выпрямился, не без торжественности в голосе произнес:

– Дорогая Мария Дмитриевна! Я прибыл сюда по поручению вашего сына, его высокопревосходительства барона Врангеля, дабы… – Он едва не сказал: «дабы вырвать вас из рук большевиков», но, вовремя спохватившись, закончил иначе: – Мы должны позаботиться о вас.

Баронесса отреагировала на это довольно своеобразно.

– Непостижима, но справедлива жизнь! – сказала она, на мгновение прикрыв тяжелыми синеватыми веками глаза. – Думала ли я когда-то, держа моего Микки на руках, что однажды он придет, чтобы позаботиться обо мне! – Посмотрела за спину Комарова, добавила: – Альвина, предложи… э-э… господину Комарову чаю, пока мы будем беседовать с графом.

Комаров обернулся и только теперь вспомнил о девушке, открывшей им дверь. Она улыбнулась ему, мягким грудным голосом сказала, как пропела:

– Прошу! Пожалуйста, прошу!..

Чаепитие не входило в планы Комарова.

– Извините, баронесса, но время у вас ограничено.

– Да-да! – подхватил Уваров. – Мария Дмитриевна, внизу нас ждет автомобиль. Сейчас мы увезем вас в безопасное место, я объясню вам… В общем, все будет хорошо. А пока, прошу вас, собирайтесь без промедления!

– Так мы уже собраны. Господин Гордеев предупредил, что нынче же придет за нами. – В ее глазах вдруг блеснула настороженность: – А почему его нет с вами? Где он?

Уваров растерялся. Пришлось вмешаться Комарову:

– Не беспокойтесь, баронесса. У него остались еще некоторые дела в городе. О характере их я не имею возможности говорить…

– Понимаю, понимаю, голубчик! – Улыбка впервые тронула ее губы. – Альвина, милочка, мы уезжаем! – Она неожиданно легко встала, тронула кончиками высохших пальцев бледную щеку Уварова. – Спасибо, милый! Бог не забудет тебя. Прошу подождать меня здесь, господа. Я сейчас оденусь. – И плавной, без старческой угловатости, походкой вышла из комнаты.

Через минуту они с Альбиной появились опять – уже одетые в дорогу. Альвина несла два чемодана желтой кожи.

– Помогите, ваше сиятельство, девушке, – с улыбкой сказал Уварову Комаров, довольный, что вся эта история с баронессой, стоившая ему немалых нервов, так благополучно заканчивается. Уваров с готовностью подхватил чемоданы. Баронесса с удивлением обернулась:

– Господи, что за времена, граф помогает прислуге!

Сазонов встретил их у автомобиля. Комаров отошел за угол дома, где ждали распоряжений другие чекисты:

– Останетесь здесь: в любое время может появиться Гордеев. Если нет, на рассвете вас сменят. За старшего Алексагин.

…Еще даже не рассвело, когда Николай Павлович вернулся к себе в кабинет. Не раздеваясь, прилег на диван и мгновенно заснул, словно провалился в тугую темную воду. Спустя полчаса его разбудил резкий телефонный звонок.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Дзержинский.

Комаров знал, какая новость сейчас больше всего интересует председателя ВЧК.

– Баронессу отыскали. Как быть с «крымской царицей» дальше?

– Где она находится сейчас? Надеюсь, не на Гороховой?

– На бывшей даче Оболенских под Петроградом.

– Довольно глухое место… Охрана надежная?

– На даче трое чекистов.

Дзержинский глухо кашлянул. С досадой произнес:

– Ошибка, Николай Павлович! Большая ошибка! Извольте сейчас же перевезти баронессу в город. И обеспечьте тщательную охрану на тот срок, пока она будет находиться в Петрограде!

– Будет исполнено, Феликс Эдмундович.

На линии наступила тишина. Чуть позже Дзержинский спросил:

– Я так понимаю, что искренность Уварова подтвердилась?

– Полностью. В Петроград согласился идти из личной преданности Врангелю и его матери. Он в семью барона вхож с детства.

– Этому тоже можно верить?

И вновь в трубке воцарилась тишина, в которую вплеталась едва слышимая дробь – Комаров знал эту привычку Дзержинского, размышляя, барабанить пальцами по столу.

– Вот что, Николай Павлович, – наконец заговорил Дзержинский. – Боюсь на этом провокационная возня вокруг баронессы не кончится. А посему доведите дело до конца: передайте, баронессу Врангель английскому консулу в Гельсингфорсе. Сегодня же попросите товарищей из Петросовета связаться с ним.

– Но, Феликс Эдмундович…

– Да-да! – твердо подчеркнул свое распоряжение Дзержинский. – А Уварова пусть Сазонов доставит в Москву. Не откладывая, Николай Павлович.

– Понял: не откладывая!

Закончив разговор, Комаров потянулся к аппарату внутренней связи, чтобы позвонить Сазонову, спавшему в одном из кабинетов первого этажа, и передать распоряжение Дзержинского. Но потом посмотрел в темное, все еще не тронутое рассветной голубизной окно, и подумал: через два часа… Знать бы Комарову, чем может обернуться его желание пожалеть если не себя, так хотя бы более молодого товарища!

Солнце еще не взошло, еще куталось серое утро в дальних туманах… Человек в черном овчинном полушубке, без шапки, прижимая темной от запекшейся крови рукой ухо и напряженно прислушиваясь к сырой тишине улицы, скользил вдоль домов. Нырнул в арку ворот, облегченно вздохнул. Подхватив горсть ноздреватого, игольчатого снега, жадно поднес к губам… Преодолев четырехугольный, мрачный, как колодец, двор, вошел в дверь черного хода, где вдоль обшарпанной кирпичной стены зигзагами поднималась вверх грязная лестница.

Дойдя до третьего этажа, он глянул вверх, вниз, прислушался и после этого осторожно постучал в одну из квартир.