История новоевропейской философии - Вадим Васильев

Но есть в этой науке и вторая часть. Термина для нее Юм не дает, но, условно говоря, если так, по аналогии с ментальной географией тут можно изобретать разные термины, сами подумайте какие. Короче говоря, смысл этой второй части состоит в том, чтобы редуцировать одни способности души к каким‑то другим, то есть в многообразии душевной жизни искать какие‑то нити, которые соединяют различные когнитивные и иные проявления человеческой психики и ведут к их глубинным основаниям общих для многих душевных действий. То есть имеется многообразие душевных действий и Юм не исключает, что многие из этих душевных действий вытекают из каких‑то общих оснований. И вот очень важная задача науки о человеке, это редукционистский проект, вот это сведение, ментальная спелеология, если хотите. То есть надо эти ниточки стягивать. Звучит абстрактно. Пример приведу, вот мы верим, допустим, что существует причина у каждого события — каузальная вера. И Юм пытается доказать, что эта каузальная вера зависит от нашей веры в тождество прошлого и будущего. Вот оно — сведение. И другие подобные принципы, подробнее потом расскажу, хотя времени у нас мало, на следующем занятии мы должны будем уже к Канту приступить, но тем не менее.

Вот эти две части. Это позитивные задачи. Есть негативные задачи в метафизике, это ограничительные задачи, то есть после того, как мы это все выясним, мы поймем, в какие области наш разум не может вторгаться.

Теперь еще пару слов и на этом мы закончим сегодня, об отношении Юма к скептицизму. Здесь, этот вопрос важно зафиксировать, потому что часто, до сих пор еще его причисляют к скептикам, Юм выделяет несколько видов скептицизма. Значит: пирронизм — это крайний скептицизм; академический., да, картезианский скептицизм — методическое сомнение; академический скептицизм и так называемый консеквентный скептицизм — то есть сомнение, возникающее уже после того, как мы исследовали наши способности познания и поняли, что что‑то доступно им, а что‑то недоступно.

— А какой второй?

Второй картезианский, первый пирронизм по имени Пиррона, второй картезианский, потом академический скептицизм и этот вот, консеквентный. В подлинном смысле скептицизмом является только пирронизм, крайнее сомнение во всем, упорное такое. И Юм его отвергает и даже пытается найти те области познания для философии, которые могут позволить избежать сомнений. Все остальные виды скептицизма Юм признает и использует их. Он скептик и во втором и в третьем, и в четвертом смысле слова. Но все дело в том, что эти смыслы слова «скептицизм» не соответствуют традиционному смыслу этого понятия. Ну, Декарта мы же не будем всерьез скептиком называть, правда? Или, например, любой философ согласиться с тем, что есть области познания недоступные для человека и человеческого разума, и Юм с этим согласен. То есть если он скептик в этом плане, то все остальные тоже скептики. А что такое академический скептицизм — это просто правило осторожности в рассуждениях. Просто дело в том, что Юм называет свою философию академической философией, и себя академическим скептиком. Ну, академический скептицизм есть смягченный скептицизм, это просто, действительно установка.

— А чем отличается декартовский от академического?

А декартовский мало отличается, это просто следствие, это скорее умонастроение такое, возникающее из декартовского метода. Их в принципе можно свести воедино — декартовский и академический, — оставив тогда три. Ну, просто там декартовский более конкретное имеет содержание, поэтому он различается, и вот этот вот консеквентный тоже (у самого Юма, кстати, нет этого термина), не являющийся скептицизмом в строгом смысле слова.

Итак, Юм — скептик во многом только на словах. А в единственном смысле скептицизма, в котором он мог бы быть скептиком, он им и не является. Но не только все‑таки, есть и содержательные основания считать его скептиком, об этом поговорим в следующий раз. Все на сегодня.

— А консеквентный скептицизм — это что?

Ну, вот когда вы исследовали, построили карту души, видите, что вот тут можно познавать, а вот, например, вопрос о бытии Бога, скажем, или о начале мира, вот этот вопрос — так наши способности устроены, что они не гармонируют с этим вопросом, нельзя ничего узнать об этом, закрыта эта область. И когда мы это признаем, мы становимся на позицию такого консеквентного скептицизма — после исследования познавательных способностей признаем состояние незнания в определенных областях.

Так, все на сегодня, сейчас я отмечу, спасибо.

— Спасибо.

Итак, я остановился на том, что рассказал о методологии Юма, о его сложном отношении к декартовскому методу, о том, что в принципе его можно рассматривать, как одного из последовательнейших картезианцев, несмотря на внешнюю эмпиристскую оболочку. Говорили мы о том, что истинная метафизика включает две части: ментальную географию — такую дескриптивную дисциплину о модусах души и то, что можно условно назвать ментальной спелиологией, т. е. редукционистскую программу сведения когнитивных действий (прежде всего когнитивных) к общим основаниям.

Теперь мы с вами посмотрим, как Юм реализует эти задачи.

Сразу хочу оговориться, что материал крайне сложный: Юм очень трудный мыслитель, и для его анализа требуется. как Сократ говорил про тексты Гераклита, что здесь ныряльщик требуется, так, по моему, и здесь что то подобное должно быть. Но не из‑за какой‑то «зауми», которая присутствует в его текстах, — напротив, скорее из‑за кропотливости и микроскопичности юмовских исследований. Не случайно же он говорил, что философию в каком‑то смысле можно сравнить с использованием микроскопа, направленного на душу, наводящего на резкость то, что может быть смутно и неотчетливо в наших душевных действиях.

Первым шагом ментальной географии Юма является знаменитое его различение впечатлений и идей. Само по себе это различение, как может показаться, имеет лишь терминологический смысл, потому что, в конце концов, всем было давно известно различие между ощущением, скажем, интеллектом и воображением. Все понимали, и Локк и Декарт, что идеи ощущения и идеи воображения хоть и называются одним словом «идеи», тем не менее, существенно отличаются друг от друга. Идеи ощущения от нас в полной мере не зависимы. Беркли, скажем, помните, считал, что они вызываются Богом непосредственно, а идеи воображения мы сами, — они в нашей власти, по крайней мере, отчасти мы можем их комбинировать, создавать новые сочетания. Вот, поэтому они разнятся, и Юм, казалось бы, просто закрепляет это. Он так и говорит: чтобы избежать путаницы давайте будем называть вот непосредственные переживания наших чувств — «впечатлениями (impressions)», а за образами, апперцепциями, точнее, памяти и воображения оставим название «идеи» (ideas). Чтобы это смешение не мешало нам. Философия должна распутывать эти нечеткости, в том числе и терминологического характера.

Так что договорились, — есть впечатления, и есть идеи. Но не этим ограничиваются юмовские, так сказать, новации, не только терминами. Он, классифицирует впечатления — непосредственные данные чувств, — он различает два их вида: «впечатления ощущения» и «впечатления рефлексии». Вот здесь я хочу вас призвать, чтобы не смешивать юмовские впечатления рефлексии с локковскими идеями рефлексии. Такой соблазн может возникнуть. Это разные вещи. Под впечатлениями ощущения Юм понимает то, что и Локк понимает под идеями ощущения, т. е. это данные пяти чувств, условно говоря, связанные с органами чувств. А вот, в то время как под идеями рефлексии Локк понимал представление о формах деятельности нашего ума, Юм понимает под впечатлениями рефлексии эмоциональную сторону человеческой жизни: аффекты, переживания, страсти, желания, — это попадает у него под впечатления рефлексии. Если для Локка, скажем, идея рефлексии была идеей ощущения как способности, то у Юма никак идея ощущения как способности не скопирована с впечатления рефлексии, соответствующим, с таким же именем. В данном случае не важно, здесь сравнение большой роли не играет, просто надо помнить, что здесь не совпадает.

И вот, Юмом была обнаружена определенная механика в возникновении, в последовательном возникновении идеи впечатления. Сначала порождаются идеи ощущения. Например, вы видите какой‑то предмет, условно говоря, апельсин. Вы едите его, когда вы его едите, у вас возникают вкусовые ощущения, — да это тоже впечатление ощущения: и зрительный образ апельсина и вкус его, переживаемый вами, — это впечатление ощущения. Вы запоминаете этот вкус, как Юм говорит: с впечатления снимаются копии и эти копии, ничто иное, как идеи памяти, идеи уже. Потом вы воспроизводите эти идеи, которые хранятся у вас до определенного момента в памяти. И вы вспоминаете не только образ, так сказать, вид апельсина, но и его приятный вкус, у вас возникает желание опять его поесть, так сказать, опять соприкоснуться с этим прекраснейшим фруктом. Вот это желание, которое у вас возникает, это впечатление рефлексии. Таким образом… да и если это желание достаточно сильное вы опять получаете этот фрукт, опять у вас возникает впечатление ощущения. Вот так круг замыкается. Итак: