Совесть негодяев - Чингиз Абдуллаев

— Он и в Ташкенте обманул всех, и в Лондоне. Потом он вырвался в Шереметьево, наконец обманул нас на Кутузовском проспекте. Такому человеку опасно долго жить. Ты не считаешь?

— Я все понял.

— Хорошо. И разберись с остальными. Вчера президент подписал указ. Ты знаешь, кто будет Директором ФСБ?

? Знаю. Я хотел вас поздравить.

— Это хорошо. Вот ты и соображай. Иначе быстро вылетишь со своей работы. Уберите всех, кто знает об этом деле. Всех, без исключения. Ты меня понял? И на этот раз никаких осечек.

— Я все понял.

— Начните с автора этих списков. Он вполне может по памяти восстановить их, а нам они ни к чему. Ясно?

— Понимаю.

— До свидания, — говоривший положил трубку. Заместитель директора минуту просидел молча. А потом вызвал своего секретаря:

— Ларионова и Самсонова ко мне, быстро.

Впервые в жизни он должен был принять целый комплекс решений. Но если сейчас промедлить или попытаться отсидеться, все может закончиться крахом. Ему нужно сделать все, чтобы уцелеть. И хотя это крайне рискованные операции, у него просто нет другого выхода.

Дверь открылась, и в кабинет вошли вызванные им офицеры.

Вечером этого дня Пахомов с удивлением, смешанным с ужасом, читал списки агентуры, составленные бывшим министром безопасности. Сидевшие рядом Комаров, Иваницкий и Родионов были мрачны, как никогда. Казалось, только Дронго сохранял обычное присутствие духа.

— Эти списки нельзя публиковать, — наконец выдавил Пахомов, посмотрев на присутствующих, — их нельзя публиковать ни в коем случае. В мире разразится скандал. Мы будем посмешищем перед всеми странами. Такое количество агентов сделает нашу страну на тысячу лет объектом насмешек всего цивилизованного мира.

— Да, — согласился Комаров, — я тоже так считаю. Родионов промолчал. Он помешивал ложечкой в своем стакане, стараясь сохранять присутствие духа.

— Что будем делать?

— Оставим эти списки, спрячем, — предложил Пахомов, — иначе никак нельзя.

— Согласен, — ответил Иваницкий.

— Да, — выдохнул Комаров.

Родионов кончил размешивать сахар в стакане и молча убрал руку.

— Значит, все напрасно? — спросил Дронго. — Значит, мы напрасно искали эти списки, рисковали ради них. Значит, напрасно ради этих клочков бумаги убивали стольких людей, лгали, предавали, продавали? Чем тогда мы отличаемся от них?

— Ты становишься нетерпимым, — заметил Родионов, — а так нельзя.

— А вы, кажется, все становитесь миротворцами.

— Ты действительно не понимаешь, какой скандал может вызвать опубликование этих документов, — спросил Иваницкий, — или просто не хочешь вникать в смысл происходящего?

— Я понимаю, — кивнул Дронго, — но зачем нужно было доставать с таким трудом эти документы, если в итоге они оказались мертвым грузом; Лучше было бы отдать их этому полоумному греку. Он, кажется, тронулся от счастья, когда увидел списки. За них он мог получить конкретную сумму. А мы просто замаринуем эти документы и будем держать до тех пор, пока они не испортятся. Вернее, уже никому не будут нужны. Вы считаете это нормальным?

— Их нельзя публиковать, — вздохнул Пахомов. — У меня ребята погибли, и я первый должен рваться отомстить. Но вместе с водой мы выплеснем и ребенка. Получается, что почти каждый второй политик в России агент или осведомитель КГБ. Понимаешь, что это конкретно означает? Скандал потрясет не просто нашу политическую систему, он может вызвать просто развал России. Развал страны на ряд независимых регионов. Тем более, что и местные вожди этих регионов оказались далеко не безупречны:

— Значит, документы оказались не просто опасными, а самоубийственными. Верно? И поэтому мы должны от них отказаться, — подвел итоги Дронго. — У Багирова они приносили пользу. Он мог ими шантажировать некоторых политиков. А мы ввиду нашей порядочности не сможем сделать и этого. Все правильно. У нас есть совесть, а какая совесть есть у негодяев?

Дронго поднялся.

— Кажется, мы все решили, — сказал он, — во всяком случае, я могу быть свободным.

— Ты не хочешь ничего сказать? — удивился Комаров.

— Ничего. Мне даже неприлично вмешиваться в ваши дела. Я гражданин теперь уже другого государства. Таллин, Киев, Минск, Ташкент, Тбилиси, Баку, Алма-Ата — это все теперь чужие города для вас. Многие из вас, доказывая свой интернационализм, готовы были даже выговаривать по-русски Таллинн с двумя буквами "н" и говорить «Алмата», надеясь, что эстонское и казахское звучание сделает вас ближе друг с другом. Вы все рассчитали правильно. Я был иностранцем, и я им остался. Для меня Москва и Санкт-Петербург теперь чужие города. Санкт-Петербург. «Как много в этом слове для сердца русского слилось», — насмешливо произнес он, перефразируя известные стихи. — Кажется, мне здесь уже нечего делать. Я должен возвращаться в свой город. А вы будете по-прежнему гореть и возрождаться, строить и снова разрушать, вы же «Феникс», восстающий из пепла. Какое удивительно точное название для России. Строить и ломать, возрождаться и снова строить. Снова ломать и снова строить. И так тысячу лет. Впрочем, я, кажется, начинаю философствовать. Прощайте, господа!

Он повернулся и вышел из комнаты.

— Подожди, — бросился за ним Комаров.

— Не нужно его останавливать, — посоветовал Родионов, — он вернется. Он обязательно вернется.

— Ему просто нужно побыть одному, — согласился Иваницкий, — это бывает. Обычное состояние после сильных стрессов.

— А как быть нам? — спросил Пахомов. — Как поступить с делом Караухина? Где теперь искать убийц?

— Эти двое киллеров признались в преступлениях? — спросил Комаров.

— Формально да. Они взяли на себя убийство Караухина, Анисова и даже наезд на нашу машину. Но утверждают, что в автомобиле прокуратуры было трое людей, а не четверо. Кстати, экспертиза установила, что в покореженном автомобиле на заднем сиденье есть пятна крови, которые не могут принадлежать ни погибшим сотрудникам, ни раненому Чижову. Значит, майор Климатов все-таки в машине был.

— Его тело наверняка вытащили из машины в момент аварии, — задумчиво произнес Комаров, — если он, конечно, еще был жив. Самое печальное, что пропал и протокол допроса. И теперь мы ничего не сможем доказать.

— Фактически у нас только двое убийц из боевиков Асланбекова. И больше никого. А они готовы принять на себя все преступления, совершенные другими, — продолжил Пахомов.

— И ты закроешь дело? — спросил Иваницкий.

— А как мне его не закрывать? Списки публиковать нельзя, это сейчас всем ясно. Убийцы у меня есть, получено их признание. Почему я должен вести расследование дальше? Кстати, ассоциация банкиров обещала выплатить прокуратуре миллион долларов. Теперь нашим ребятам купят новые столы, стулья, компьютеры. Но самое главное: из этой суммы по пятьдесят тысяч долларов будет выделено семьям погибших и двадцать пять тысяч семье Чижова. Понимаете мое положение, если я соглашаюсь, что убийцы — киллеры Асланбекова, семьи моих ребят получают компенсацию, такие деньги, которые они никогда не получат от государства. Если я не соглашаюсь с тем, что эти убийцы виноваты в покушении на банкира Караухина, значит, демонстрирую всем свою принципиальность безо всяких шансов на успех. А дети наших погибших друзей просто остаются на одну нищенскую пенсию. Вот какой у меня выбор.

— И что ты решил? — спросил Иваницкий.

— А как, по-вашему, я должен поступить? — спросил Пахомов.

Родионов и Иваницкий были гораздо старше Пахомова и Комарова и по возрасту годились им скорее в отцы.

— Не знаю, — честно ответил Иваницкий, — в любом случае это будет выбор против твоей совести. Либо за семьи погибших, но без шансов распутать дело. Либо оставив детей без куска хлеба, но отстаивать собственное кредо. Не знаю.

— А есть выбор? — почему-то спросил Комаров.

— Конечно, есть, — задумчиво произнес Родионов, — нужно будет официально закрыть дело, передав его в суд, а самому с нашей помощью продолжать поиски виноватых. Обязательно нужно отправить Зою обратно в Англию. Здесь ей оставаться очень опасно.

— Действительно, — согласился Иваницкий, — нужно вытащить девочку. Я утром заеду за Дронго. Он будет ночевать на Беговой, мы с ним договорились завтра утром обязательно проводить Зою, чтобы с ней ничего не случилось.

— Как глупо, — сказал вдруг Комаров, — столько жертв и ничего не добились. Даже не узнали, кто конкретно стоял за всем этим.

— Какая разница? — горько спросил Пахомов. — Ребят уже не вернешь. А они там, наверху, все не святые. Любой из них мог быть на верхушке пирамиды, покрывая остальных. У них вместо совести пустое место. Или деньги.

— Думаю, мы это скоро узнаем, — возразил Родионов, — есть вещи, которые невозможно скрыть. Любой, кто придет на место Баранникова, захочет выяснить, где эти документы, и поедет с ним встречаться. И заместитель директора ФСБ, который покровительствовал Ларионову и Самсонову, вылетит из органов. В любом случае.