Птенцы Виндерхейма - Алина Лис

Ниронка словно не понимала, насколько роняет этой руганью себя и честь своего Дома.

Хорошо еще, что наученная сержантом Кнутсдоттир Томико удерживалась от рукоприкладства. Сольвейг наверняка накормила бы ее грязью – в спарринге она была хороша, хоть и уступала Хитоми (а кто не уступал этой малявке?).

Но, видит Всеотец, Альдис никогда не понять, зачем терять драгоценные минуты на скандальную разборку о способах штурма деревянной стены, в то время как остальные группы уже давно штурмуют эту стену. Зачем?! Ну зачем, ради всех богов?! Можно ведь просто тихо сделать все по-своему и привести группу к победе! Или сделать так, как хочет Томико – пусть подавится, может, в следующий раз будет умнее.

Но они ругались. Каждый раз, получив задание, они ругались до хрипоты, до оскорблений, до невозможности вообще что-то сделать вместе. Апофеозом командной работы стала задачка по логистике, когда обе курсантки проскандалили все полчаса, отведенные на работу.

Призывы к разуму на скандалисток не действовали. Поначалу Альдис пыталась выступить арбитром и каждый раз оказывалась втянутой в безобразный спор, из-за участия в котором потом было невыносимо стыдно.

Что еще можно было сделать? Подраться с Накамурой? Альдис не питала иллюзий по поводу реакции Хитоми. Накостылять Сольвейг? Это ничего не изменит.

Оставалось выполнять задание в одиночку или в паре с Бранвен.

Полувзвод Томико еще ни разу не получал призовых баллов.

С этим надо было что-то делать.

Они добрались до финиша последними.

Выругавшись, как пьяный боцман, Сольвейг спрыгнула в темную воду, ухватила ял за корму и издевательски уставилась на Томико.

– Если достопочтенная одзёсама соизволит поднять свою задницу, мне будет легче втащить лодку на берег.

У ниронки даже ноздри побелели от гнева.

– Тащи так. Это будет твоим наказанием за медленную греблю.

– Что?! – Сольвейг выпустила край лодки и уперла руки в боки (любимая поза эрлы Ауд, между прочим). – Я гребла быстрее всех, бестолковая ты свинья, прыщ на ровном месте. Если бы кое-кто не подставлял постоянно корму волнам и не вертел руль как… (тут она использовала настолько едкое и нецензурное слово, что даже Альдис впечатлилась), мы пришли бы первыми!

«Опять начинается. И как им не надоест?»

Альдис повернулась к Бранвен и кивнула на берег. Та поняла ее без слов.

Море обожгло холодом, накатившая волна чуть не сбила с ног. Мокрый бок яла норовил выскользнуть из пальцев – действительно, не лишним было бы облегчить лодку. На вес Томико и Тьяри, например.

Над головой неслось уже привычное:

– Это ты виновата!

– Я не виновата, что ты бестолочь, не можешь выполнить простейшего приказа!

«Когда-нибудь одна из них прибьет другую и получит пинка под зад из академии. Быстрее бы!»

Intermedius

Храмовники

– Твое имя?

– Догед, сын Марха.

Могучий рыжеволосый гальт опасливо опустился в кресло. Дерево под ним крякнуло, но выдержало.

– Это нужно надеть.

– Эту штуку? – Он с подозрением покосился на предмет, который протягивал чжан в одеждах послушника.

– Да. На голову.

– Напоминает жбан, в котором тетка настаивала бражку, – проворчал мужчина, опуская на макушку усеченный металлический конус, ощерившийся во все стороны тонкими медными спицами. – Зачем все это, господин Гуннульв?

– Тебе не нужно знать зачем, Догед, сын Марха. Просто выполняй указания и через несколько часов вернешься к своей семье.

– Скорее бы уж. Три месяца не видел мою Энид.

Чжан продел кожаный ремешок в прорезь с правой стороны конуса и закрепил застежку.

Второй храмовник снял с шеи бляху из светлого металла. Сотни полированных граней делали медальон похожим на драгоценный камень. Свет растекался по блескучей поверхности, заставляя металл искрить и переливаться.

– Видишь глаз?

– Да.

– Следи за ним.

Цепочка в руках храмовника качнулась. Раз, другой. Зрачки гальта дернулись, следуя за вычерненным в центре медальона изображением глаза с ресничками-лучиками.

– Твое тело тяжелое и теплое. Руки наливаются усталостью. Веки тяжелеют. Тебе хочется спать… спать… – Вкрадчивый шепот отца Гуннульва заполнил комнату. – Твои глаза закрываются. Сейчас я досчитаю до трех, и ты заснешь. Раз, два, три…

Дыхание гальта выровнялось, голова свесилась набок, а руки бессильно опустились.

– Можешь начинать, – храмовник снова надел медальон на шею и кивнул чжану. – Фиксация на третьей строчке второй висы девятой главы Книги Катаклизма.

Лю сосредоточенно кивнул, размял пальцы. Меж его сомкнутых рук проскочила искра, затем другая. Медленно, с ощутимым усилием, словно воздух внезапно стал вязким, соматик раздвинул руки. Радужная, искрящаяся лента натянулась меж разведенными ладонями.

Комнату заполнило легкое потрескивание и запах озона.

– Я готов! – напряженным голосом выкрикнул чжан, и радуга с его рук потекла в конус.

Радужное сияние окутало голову гальта. Поток разноцветного пламени расплылся по поверхности шлема, связуя кончики медных игл.

Мерное дыхание спящего прервалось, руки вцепились в подлокотники, и деревянные ручки протестующе затрещали. Тело изогнулось, на искаженном судорогой лице распахнулись лишенные зрачков бельма с красными прожилками, изо рта потянулась тонкая ниточка слюны.

– Пора!

– «Крови ростки путника мира завесы встретят владычицу врат», – продекламировал соматик.

И все закончилось так же внезапно, как и началось.

Радуга влилась через иглы внутрь шлема и погасла. Храмовники в молчании следили за тем, как опускаются веки, расслабляются сведенные мышцы и разжимаются руки спящего.

– Хорошо! – восхитился отец Гуннульв. – Чистая работа, мальчик. Как легко это делается с помощью соматики!

– Это можно делать гораздо проще, – грустно заметил послушник. Он пытался скрыть свою усталость, но ее выдавали дрожащие пальцы и мелкие бисеринки пота на лбу. Взгляд юноши снова вернулся к металлическому конусу. – Псионику не пришлось бы пользоваться костылями, – с неожиданной горечью закончил он.

– Не будь слишком строг к себе. Устал?

– Да, Учитель. Он двенадцатый на сегодня. И семьдесят второй за последнюю неделю.

– Сядь, отдохни. Это последний. – Храмовник повернулся к спящему мужчине. – Догед, сын Марха, ты меня слышишь?

– Да.

– Сейчас я досчитаю до десяти, и ты проснешься. Раз, два…

Дыхание гальта чуть участилось, мышцы едва заметно напряглись. На счет «десять» он открыл глаза.

В них отражалось младенческое изумление.

– Я задремал? – Руки мужчины потянулись вверх, ощупывая металлическую конструкцию. – Что это за дрянь у меня на голове?

– Все хорошо, Догед, – мягко сказал сванд. – Не дергайся, я помогу тебе снять хугхельм. Помнишь, о чем мы говорили?

– А как же, господин Гуннульв. Вы говорили, что мне придется поработать на конунга, а потом забыть все, что делал. Так я согласен. Когда приступать?

– Друг мой. – Храмовник мягко опустил руку на плечо северянину. – Ты уже поработал на конунга, и отлично поработал. За стенами этой комнаты тебя ждет жалованье за три месяца, а дома ждет жена. Она очень соскучилась.

– Эка вышло. – Гальт поднялся с кресла, смущенно почесал затылок. – И что – все теперь, господин Гуннульв?

– Да. – Сванд улыбнулся. – Не жалеешь, Догед?

– А чего жалеть-то? Радости помнить, как вкалывал без отдыха? Нет, господин Гуннульв, так мне больше нравится. Хоп – и уже дома, и при деньгах. Съездить бы теперь в Йелленвик…

– Это лучше обсудить с твоим начальником – комендантом Маханти. Надеюсь, ты понимаешь, что об этом разговоре тоже лучше помалкивать?

– А как же, господин Гуннульв. – Мужчина шагнул к двери, смущенно обернулся. – Так я пойду?

– Иди.

Дверь закрылась. Храмовник издал странный смешок и лукаво взглянул на чжана:

– А ты, Лю? Ты бы согласился забыть три последних месяца своей жизни в обмен на деньги и расположение начальства?

– На таких, как я, очень трудно воздействовать, Учитель. Даже псионикам.

– Это зависит от опыта и знаний псионика.

На лице юноши мелькнул страх.

– Боишься, – с удовлетворением отметил храмовник. – Это хорошо. Значит, не дурак. А чего боишься-то?

– Если я не смогу доверять себе, то кому я смогу тогда доверять, Учитель?

– Ну как же. Конунг, Храм, Всеотец, наконец… – фальшиво улыбаясь, предложил душевед.

Чжан молчал, прикрыв глаза. Его утонченное и бесстрастное лицо напоминало фарфоровую маску.

– Ну вот: ушел в защиту. Что же ты так?

Молчание.

– А удар не держишь. Ничего, это наживное. Правильно боишься, мальчик. Очень правильно. Понимаешь теперь, почему Харальд Великий вырезал всех друидов, до которых смог дотянуться? И почему псионикам на службе конунга вбивают верность Мидгарду на соматическом уровне? Кто-то скажет «жестокость», я скажу – «разумная предосторожность». Всеотец создал косную материю и сделал человека властным над ней. Но неконтролируемая власть над чужой душой – это страшно.