Удивительные истории о 90-х - Татьяна Олзоева

– Солнце-то при чем?

– Устал удивляться с тебя. – Егорша опять сплюнул. – Похоже, Москва всасывает всех дундуков страны, и ты один из них. Видишь, – он ткнул в сторону багрового светила, – красное на чистом фоне. Жди ветра дикого. А если ветер с севера – то и дождь будет следом.

К видневшейся вдалеке рощице из чахлых топольков добрались без приключений. Небольшой пригорок оказался бункером.

– Здесь велики сховаем, – распорядился Егор, налегая на недовольно заскрипевшую тяжелую дверь.

Он толканул внутрь своего коня, потом Антохиного. Те повалились, жалобно звякнув звонками. Покурить бы! Или хотя бы передохнуть, горло смочить. Но азарт жег куда сильнее. Скорее к шахте! Пацаны удавятся, когда увидят улов. Никакой он не Горе. «Вот вам!» – рука с кулаком сжалась в привычном жесте. Он Егор! Даже Егорий!

– Видишь, во-он бетонный блин распластан? Под ним заброшенная шахта с сокровищами. Как ты пел? Мы охотники за цветметом!

– За удачей, – поправил Антоха.

4

Блин был пришлепнут массивной крышкой. Зеленая краска на ней облупилась. Антон представил, как когда-то от одной кнопки открывался люк и вылетала грозная ракета. Но сейчас-то кто откроет? Он разочарованно присвистнул.

Егор наоборот оживился – так собака вздергивается, когда берет след. Затем закрутил ворот с тросом. Скрипучий визг понесся по степи. Крышка приподнялась. Егор заглянул и распорядился:

– Там они. Закрепи, чтоб не навернулась.

Затем поправил рюкзак и нырнул в люк. Из вороха веревок Антон выбрал покороче, привязал к рукоятке, с сомнением окинул взглядом крепление. «Ничего, здесь посижу, присмотрю».

Но Егор не дал:

– Сюда!

В бетонном стволе шахты каждые полметра – скоба. Хватаясь за ржавые мокрые железяки, Антон вспомнил о перчатках. Не помешали бы. Сердце ухало и падало чуть ли не на дно шахты. Черная неизвестность, лишь вверху маленькое светлое пятнышко.

– …ля! – донеслось снизу, и гулкое эхо отозвалось насмешкой:

– Ля-ля-ля!

Затем пошли обращения к матерям и папертям и, наконец, членораздельное:

– Антоха, я звезданулся! Скобы отлетели к чертовой матери. Встать не могу. Веревка с собой? По ней спускайся. Смотри сам не полети в звезду.

Антон поморщился. Знала б маменька, какими литературными познаниями щеголяет кап-ярский родственник! Обычно матерные изыски брата он заглушал громкостью плеера. Сейчас не до того.

На дне лежал скукоженный Егор. Воистину Горе, не зря пацаны наградили этой кличкой. Хорошо еще, что упал на свернутые кольцами мотки кабелей.

– Тут не только медного кабеля завались, – похвастался Горе.

Под мотками – россыпь раскуроченных приборов. И ради этого хлама они сюда рвались?

– Все советское, на одних контактах золота и серебра… – Горе мечтательно потер губы. – На мильёны!

Но Антон уставился не на миллионы. И губы брата, и морда – в крови. Егор успокоил:

– Не скули. Зубы целы. Пальцы поразбивал на… И нога… Ладно, если просто подвернул. Не подняться мне.

Антон посмотрел на светлое пятно. Наверху и вороны, и жизнь, а они как монахи в келье. Не хватало, чтоб замуровали вдобавок. Он вылезет. А дальше?

– Выбираемся вместе. – Горе словно прочитал его мысли. – Нечего трезвонить кому-то про мое место. Поднимешься с проводами. Меня сможешь вытянуть?

Антоха кивнул, хотя губы прошептали: «Если жив останусь». Потом с натугой приподнял толстый, толщиной в руку, конец кабеля.

– Смеешься? Я не Геракл, такую тонну тащить.

Егорша указал на рюкзак с инструментами:

– Доставай. Оплетку распотрошишь, чтоб отдельные жилы вынуть.

Увидев, как братуха держит ножовку, Егор готов был убить. Костерил и его, и его мать, и умников, которые убрали из школ столярку и слесарку, и школы, которые плодят ни к чему не приспособленных оболтусов.

Чтобы добраться до проводов, пришлось оплетку надрезать ножовкой и кусачками снимать куски толстого слоя пластмассы.

– Передохни, Тоха, – подбадривал Егорша, когда тот опускал потяжелевшее полотно, – надо передохну́ть, чтоб не передо́хнуть.

Антон прикладывался к армейской фляжке, поил Егора. А дать закурить наотрез отказался. Он брезговал даже касаться сигаретины, не то что совать ее в братов рот.

Горе в ответ громоздил междометия, злился, махал обмотанными разодранной футболкой пальцами, отчего был похож на боксера в перчатках, показывал на часы. Уже обед, а он так и не посмолил.

– Иди на хутор!

Антон сам испугался впервые вылетевшей у него брани. Довел уже! Лезть в чужой карман за пачкой было куда противней, чем выслушивать ругань.

Когда с гибким тросиком из жил он поднялся на метр – на него упала тень. Над люком кто-то наклонился. От испуга, что замуруют, рот среагировал раньше, чем мозги.

– Помогите!

Тень исчезла, будто никого и не было. Затем послышался скрежет. Крышка захлопнулась.

Орали они долго. А толку?

5

– Всё, Тоха! Хана! Теперь веришь в приметы?

«Не верю. Не верю. Выберемся», – твердил Антон. – Это сокровища Офсеева, прапорщика. Я давно выслеживал, как он пусковые шахты потрошил и сюда стаскивал. А вчера узнал: в госпиталь его положили. Я и решил. Хапнуть.

Они долго сопели в темноте, прежде чем Антон услышал:

– Твоя машинка звук записывает? Нет? Плохо. Лучше б маг с собой таскал. – Горе говорил с паузами. – Сейчас бы послание оставили. Девахе. Так мол и так, погиб в бою. У тебя чё? И бабы не было?

Слова Егора напомнили Антохе о далекой теперь девушке, чье письмо лежало в кармане джинсов. В этих джинсах он и был, когда их классная затащила на культпоход в Театр Эстрады. Только больше смотрел не на Хазанова, а на незнакомку справа. Такого чистого заразительного смеха ни у кого прежде он не слышал. У одноклассниц голоса прокуренные, огрубевшие. И вдруг рядом – чудо чудное. И когда упал ее номерок, полез за ним, неловко скользнув рукой от колена до верха коротеньких сапожек. Поднял номерок, забыв отдать. Зато была причина познакомиться, вместе стоять в гардеробе за ее легонькой шубкой и напроситься проводить. – Мне здесь рядом. Пять минут, – сказала Настя.

Когда вышли на Берсеневскую набережную, Антон терялся в догадках: «Где ее дом?» За пять минут можно дойти только до кинотеатра «Ударник», до Кремля и то дальше. Но они свернули к кондитерской фабрике. Мрачные корпуса «Красного Октября» внушали опасения своей древностью.

– Вот и всё. Мы с мамой здесь живем, в общежитии.

Она указала на такое же красное здание, как остальные здания фабрики. Дальше длинного темного коридора Настя не пустила. И поцелуя, даже в щечку, не получилось.

С той встречи Антоха потерял покой. Перезванивались. Писал ей стихи. Мечтал пригласить в кафе или «Макдональдс». Не успел. А теперь и вовсе…

Антон представил, как на последние деньги (скорее всего, займут) в Кап-Яр примчатся