Близкие люди - Татьяна Устинова

— Что? — переспросила Ингеборга. — Что с ним сделали?!

— Прикончили! — ответил он с силой. — Мне даже думать об этом не хочется, но если это как-то связано с тем, что он собирался мне рассказать, то…

— Павел Андреевич, вы же не служите на посылках у местного наркобарона! Или служите?

— Послушайте, я третий раз прошу вас не называть меня Павел Андреевич! Это что, так трудно запомнить?! Или вы специально выводите меня из себя?!

Ингеборга наклонилась и подняла с коврика еще дымящуюся сигарету.

— А как прикажете вас называть? — Она распрямилась. У нее было красное сердитое лицо. — Павлик? Это смешно. Степаном… вас называют только близкие друзья, как я понимаю.

— Называйте как хотите, — разрешил он устало, — черт с вами.

Они помолчали.

— Вам нужно объехать этот троллейбус, — посоветовала Ингеборга задумчиво, — если вы не хотите стать причиной ДТП.

— Что?

— Троллейбус. Вы нервируете водителя. Он забыл про все на свете и только и думает, что вам может быть от него нужно.

Степан посмотрел на троллейбус.

— Вы едете за ним уже минут двадцать. Вы даже на остановках за ним останавливаетесь. Его сейчас инфаркт хватит.

Пока Степан обгонял троллейбус, Ингеборга собралась с силами.

— Неужели вы всерьез думаете, что ваш прораб знал какую-то страшную тайну, за которую вполне мог поплатиться жизнью?! Вы ведь даже не уверены до конца, было ли то, первое, убийство убийством или он сам упал, ваш шантажист и вымогатель! Кроме тетрадки, которую утащил ваш влюбленный зам, у вас нет никаких доказательств того, что он был для кого-то так опасен, что его решили убрать. И ваш прораб — сердечник, потерявший лекарство и всю ночь налегавший на водку! С чего вы взяли, что его смерть как-то связана с тем происшествием?!

— Не знаю, — сказал Степан задумчиво. — Ни с чего. Просто я уверен — таких совпадений не бывает, Инга Арнольдовна.

— Не называйте меня Ингой Арнольдовной! Я в школе до смерти устала от этого имени! У меня есть настоящее — Ингеборга. Называйте меня Ингеборгой.

— Хорошо, — согласился Степан. От ее имени у него почему-то холодел позвоночник.

— И при чем здесь совпадения? Человек умирает от сердечного приступа, только и всего. Конечно, это очень неожиданно, но ведь нет ничего криминального в том, что человек может умереть от сердечного приступа!

— Он умирает от сердечного приступа, так и не рассказав мне о чем-то… В этом все дело. Я не стал его слушать. Убийца знал, что я так и не выслушал его, и убил его раньше! Чтобы он не мог уже ничего рассказать. Понимаете?

— Я понимаю, что вам отчего-то хочется нечеловеческих страданий, — заключила Ингеборга безапелляционно, — вот вы и выдумываете невесть что. Почему-то вам нравится обвинять себя в смерти вашего прораба, и вы обвиняете, а это по меньшей мере глупо. Только в советской художественной литературе положительный герой отвечал за все, Павел Ан… Простите. Я совершенно посторонний человек, я понятия не имею о вашей работе, я совершенно не знаю, какой вы руководитель — догадываюсь, что не самый лучший! — не смогла она удержаться, — но я говорю вам серьезно: вы ни в чем не виноваты. Это ясно как день. Вы не профессиональный Шерлок Холмс, и вы не можете делать какие-то сногсшибательные выводы из мелких и ничего не значащих фактов. Перестаньте обвинять себя — в этом нет ничего хорошего. Это никогда и никому не приносило пользы.

— Я что-то не понял, — тихо сказал Павел Андреевич, внезапно выходя из комы, в которую она повергла его своей пламенной речью, — что вы пытаетесь сказать?

— Я не пытаюсь, я просто говорю вам, что вы лично ни в чем не виноваты!

Совершенно отчетливо он вдруг понял, что она жалеет его.

Жалеет и понимает, как он ненавидит и презирает себя за то, что так и не смог разобраться до конца, за то, что допустил смерть прораба, за то, что подозревал друга, а тот оказался ни при чем, за то, что трусит расспросить обо всем Сашу.

Его жалела мама — когда он в школе страдал из-за веса и невыразительной внешности, когда жил с Леночкой, когда остался с Иваном.

Больше никто и никогда.

Зато в романах он читал, что женская жалость бессмысленна и унизительна для мужчины.

Он не чувствовал сейчас никакого унижения, только благодарность и какое-то приятное размягчение внутри — надо же, эта девица в стильном берете и дырчатых перчатках, как будто выскочившая из рекламного щита, призывающего «брать от жизни все», с пеной у рта доказывала только что, что он ни в чем не виноват! Она ведь ничего о нем не знает, и ей должно быть наплевать, виноват он или не виноват.

Ингеборга сердито смотрела в боковое стекло, не понимая, почему так завелась. Ей-то что за дело? Ее в этой странной семье должен интересовать только Иван. Можно считать, что с его отцом она сегодня впервые заговорила по-настоящему и совершенно неожиданно для себя — и, кажется, для него тоже — принялась скандировать какие-то лозунги!

Зачем? Почему?

Может, потому, что у него так тяжело двигалось горло, когда он говорил о матери, прорабе и клофелине, а может, потому, что у него оказались пальцы каменотеса, а не бизнесмена?..

Машина ехала теперь по каким-то окраинам, среди щелястых и занозистых строительных заборов, наивно зеленеющих тополей и загаженных зимним мусором пробивающихся газонов.

Где ты, где ты весенний коммунистический субботник, когда весь город в едином порыве наваливался на мусорные кучи и прошлогодние листья?..

— Куда вы едете?!

— А? — Он посмотрел на нее, как будто просыпаясь. — А… за город. Ненадолго. Иван очень любит, и я тоже. Мы редко выбираемся, все времени нет, но нам нравится. Я так понял, что вечер у вас ничем не занят?

— Все вечера у меня заняты вашим сыном, — ответила Ингеборга язвительно, — учитывая, что вы в последнее время вообще стали приезжать черт знает когда.

— Да, — согласился он, — каюсь. Но, видите, какая ерунда происходит у меня на работе.

— Да уж! — произнесла Ингеборга голосом Кисы Воробьянинова. — И что мы будем за городом делать?

— Ничего, — он пожал плечами, — просто постоим в каком-нибудь приятном месте, посмотрим, а потом вернемся в Москву. Мороженое-то у нас осталось неохваченным!

Мороженое действительно оставалось неохваченным.

— А почему вы редко выбираетесь за город? Разве у вас нет дачи на Рублево-Успенском шоссе — с трехметровым забором, бильярдной и специальной беседкой для барбекю?

— За кого вы меня принимаете? — спросил он, кажется, даже слегка обидевшись. — За идиота? У нас была дача, нормальная дача в Ильинке. На участке сосны росли, и земляника, и еще такие мелкие синие цветы… Они мне в детстве очень нравились, а потом оказалось, что это сорняки. Мы ее продали, когда мама умерла. Вое равно я там почти не бывал, и… в общем, продали.