Близкие люди - Татьяна Устинова

— Еще не знаю. Пока поедем прямо. — В зеркало заднего вида он посмотрел на Ивана, который спал, подложив под щеку сложенные ковшиком ладони. — Как вы его сегодня… уделали. Он еле до машины дошел.

Ингеборга не очень поняла, осуждает он ее или на этот раз хвалит.

— Вы можете завезти меня домой, если вам все рано куда ехать. Наверное, я вам сегодня больше не понадоблюсь.

«Я вам сегодня не понадоблюсь» — это была фраза из какого-то английского романа. Там героини, как правило, разговаривали именно так.

— Вы же совсем недавно мне объясняли, что в его жизни должно быть что-то постоянное, например, вы или обед или что-то в этом роде, иначе он совсем пропадет!

— Ну, мы почти выполнили свою программу, — сказала Ингеборга невозмутимо и посмотрела в окно. — Я думаю, ничего страшного не случится, если вы проведете вечер вдвоем с сыном.

— С вами тоже ничего страшного не случится, если вы проведете этот вечер с нами, — буркнул Степан, совершенно не понимая, зачем он ее удерживает.

Хочет домой, ну и катилась бы!..

Ингеборга снова посмотрела в окно.

— Тогда расскажите мне, что такое происходит у вас на работе, — внезапно попросила она. — Почему вам постоянно звонят, я вы бросаетесь неизвестно куда на ночь глядя, потом напиваетесь, потом приезжаете в середине дня в Парк Горького и так далее. Что у вас за работа такая необыкновенная и ужасная?

— Нормальная у меня работа, — ответил Степан мрачно. — Просто… стечение обстоятельств. Шестнадцатого числа у меня на стройке в Сафоново погиб человек. — Он коротко глянул на Ингеборгу, вытаращившую глаза. — Не надо так возбуждаться. Он просто упал головой на бетонную плиту, которая лежала посреди котлована. Милиция констатировала несчастный случай и уехала.

— А на самом деле, — подхватила Ингеборга, — это был никакой не несчастный случай, а кровавое убийство.

— А хрен его знает, что это было. Я до сих пор так и не понял окончательно. Только после этого… несчастного случая мы у покойника в вещах тетрадку нашли, из которой явно видно, что он был вымогатель и шантажист, и именно на ту ночь у него было назначено свидание с очередной жертвой, и никаких циферок, подтверждающих, что деньги он получил. То есть денег он не получил. Он отправился за деньгами, назначив встречу этой самой очередной жертве. Следовательно, человек, которого он шантажировал, был в ту ночь в котловане. Он мог и не убивать. Но он скорее всего видел, как все случилось…

— Господи Боже мой, — пробормотала Ингеборга.

— Ну вот. А потом из моего сейфа в главном офисе тетрадка пропала, и я сразу понял, что ее утащил мой зам. У меня два зама. Я работаю с ними всю жизнь. Это… близкие мне люди. Есть еще один близкий человек, Саша Волошина, наш офис-менеджер, и я слышал, как она по телефону сказала, что…

— Она ваша любовница? — Ингеборга знала, что лучше бы промолчать, что это вовсе не ее дело, что это просто неприлично — задавать работодателю такие вопросы, но не спросить она не могла.

— Сашка? — Он как будто удивился и даже посмотрел на Ингеборгу, отвлекшись от перегруженного машинами Садового кольца. — Нет, она не любовница. Хотя две недели назад я собирался на ней жениться. Но она… не любовница. Знаете, это странно, но я, пожалуй, в первый раз задумался, почему, собственно, она не моя любовница.

— И почему же? — спросила Ингеборга злобно. Куда его понесло, этого кретина? И какие еще откровения он для нее приготовил?

— Не знаю, — ответил он искренне, — ни почему. На чем я остановился?

— На том, что эта ваша Саша близкий человек, но не любовница и вы слышали, как она что-то говорила по телефону.

— Да. Слышал. Я понял, что она имеет отношение ко всему этому делу, и покойник мог шантажировать ее.

— И она его убила.

— Я не верю, черт возьми, что она его убила! Этого просто не может быть. Она на это не способна!

«Ого, милый!.. Тебя бросила жена, оставив тебе малыша и вместе с ним всю твою нынешнюю распрекрасную жизнь отца-одиночки, и ты до сих пор веришь в такие вещи, как „способна — не способна“?!»

— Но вы спрашивали ее? Выясняли?

— Нет, — он резко тормознул на светофоре, оглянулся на Ивана и, сильно выкрутив руль, переполз в соседний ряд. Огромная машина слушалась его, как дрессированный слон. — Я ничего не выяснял. Но мой зам, ну тот, что тетрадь утащил, сегодня с пафосом мне разобъяснял, что он ее любит. Сашку то есть. Представляете? Он ее любит и решил спасти!

— А почему вы так веселитесь?

— Да потому, что я несколько дней был уверен, что это он строит какие-то козни против меня, а он… влюблен, мать его! Вы представляете?!

— Как-то не очень, — призналась Ингеборга.

— Да ну вас! — Он махнул на нее здоровой ручищей. — Не понимаете, и не надо!

— А что стряслось с вашим прорабом?

— Ничего особенного, — Степан помрачнел, — он просто умер. Во сне. Сегодня ночью. Я вчера уехал… ну, то есть… увезли меня, а они остались. Они — это Черный, тот самый зам, который влюблен, и Петрович. Они еще пили долго, так мне Черный сегодня рассказал. А утром он встал, а Петрович… неживой уже.

Ингеборга пристально смотрела на большие неухоженные руки, сжавшиеся на руле в здоровенные и беспомощные кулачищи. Ногти были желтые, не слишком чистые, вросшие намертво, как будто Павел Степанов был каменотесом, а не владельцем процветающей компании.

— Врач сказал — сердце скорее всего. Точно он пока не знает. У него сердце было не слишком… и гипертония. Он мне вчера жаловался, что где-то клофелин потерял.

— Клофелин? — осторожно переспросила Ингеборга. — По-моему, это очень сильное средство.

— Черт его знает. Моя мать тоже всегда его от давления принимала. Знаете, у них какие-то свои представления о жизни… были. Они никаких новых препаратов не признавали. Потому что в те времена, когда им выписывали клофелин, все врачи были внимательные и добрые, лекарства помогали, больничные оплачивались и так далее…

Ингеборга смотрела на него во все глаза. Господи Иисусе, это он или не он?

— В общем, умер Петрович. Черт знает, как я без него работать буду. Я без него никогда не работал. И жену его жалко — такая веселая, толстая, вечно пироги какие-то носила и с собакой возилась. У них собака большая, овчарка. Веста. Она у нас на объекте живет. — Они ползли теперь в крайнем левом ряду, за троллейбусом, и водитель троллейбуса страшно нервничал, и поминутно высовывался в окно, и оглядывался назад, не понимая, почему не отстает этот громадный черный джип.

— Но не это самое плохое, — вдруг громко сказал Павел Степанов, как будто решился на что-то. Ингеборга от неожиданности уронила сигарету и уставилась ему в лицо. — Самое плохое то, что он со мной хотел о чем-то поговорить, понимаете? Он что-то хотел мне рассказать еще третьего дня в офисе, когда тетрадь пропала. Но мне было не до него, я подозревал Черного и не знал, что с этим делать. А теперь Петрович умер, и теперь я не знаю, сам он умер или его прикончили!..