Золотой дождь - Джон Гришэм

Весь участок шириной меньше восьмидесяти футов, а длиной около сотни. Передний двор просторнее заднего, поэтому и внутренний дворик оказывается совсем близко. Как и «ферлейн». Собственно, он там и стоит, совсем рядом. Царапка, сторожевой кот, величественно восседает на крыше драндулета, не спуская с нас бдительного взгляда.

— Давайте принесем стулья, — предлагает Киплер, принимая деловой вид. Он закатывает рукава сорочки. Мы с Дот и судьей притаскиваем из кухни четыре стула, покуда Дек возится с удлинителем электропровода и устанавливает оборудование. Бадди куда-то слинял. Дот великодушно разрешает нам расставлять стулья по своему вкусу, а потом отыскивает в чулане ещё три складных стула, грязных и покрытых ядовитой плесенью.

Всего несколько минут физических упражнений, и мы с Киплером уже взмокли. И — обратили на себя внимание. Соседи Блейков повыползли из своих нор и теперь взирают на нас с нескрываемым любопытством. Что это за чернокожий тип в джинсах таскает стулья и расставляет под дубом? Или — нелепый мозгляк с непомерно огромной головой, который ухитрился совершенно запутаться в проводах, и теперь тщетно пытается освободиться? Что вообще за чертовщина тут творится?

До девяти остается всего несколько минут, когда приезжают две женщины из суда — одна из которых стенографистка, а вторая — профессиональный видеооператор, — и, к превеликому сожалению, дверь им отпирает Бадди. Уже почти случается непоправимое, и женщины с оскорбленным видом поворачиваются, чтобы уйти, когда на выручку поспевает Дот и проводит обеих дам на задний двор. Счастье ещё, что на женщинах брюки, а не юбки. Они перебрасываются с Деком репликами насчет света и проводки.

Драммонд со своей командой заявляется ровно в девять, тютелька в тютельку. С ним только двое помощников, Б. Дьюи Клей-третий и Брэндон Фуллер Гроун, вырядившиеся как близнецы: темно-синие пиджаки, белые хлопчатобумажные сорочки, накрахмаленные брюки защитного цвета, мягкие кожаные туфли. Только галстуки разнятся. А Драммонд вообще без галстука.

Они замечают нас на заднем дворе и, похоже, зрелище застает их врасплох. Мы с Киплером и Деком уже мокрые как мыши, но нам наплевать, что о нас подумают вновь пришедшие.

— Как, вас только трое? — спрашиваю я, обводя взглядом поредевшие ряды противника, но никто даже не улыбается.

— Вы сядете здесь, — говорит его честь, указывая на три кухонных стула. — Только поосторожней с проводами. — Дек все вокруг обтянул проводами и шнурами, а Гроун, похоже, всерьез боится, что его убьет электрическим током.

Мы с Дот помогаем Донни Рею встать с постели и проводим его во двор. Юноша едва держится на ногах, но отважно пытается идти сам. Мы приближаемся к дубу, и я внимательно наблюдаю за лицом Драммонда, который видит Донни Рея впервые. На самодовольной физиономии адвоката ровным счетом ничего не отражается, и меня так и подмывает сказануть ему нечто вроде: «Присмотритесь как следует, Драммонд! Видите, что натворили ваши клиенты?» Но не вина Драммонда в том, что случилось. Решение отказать Блейкам в выплате страховой премии было принято кем-то в компании «Прекрасный дар жизни» задолго до того, как об этом прознал Драммонд. Просто сейчас он подвернулся под горячую руку.

Мы усаживаем Донни Рея на обложенное подушками кресло-качалку. Дот суетится, как наседка над цыпленком, и из кожи вон лезет, чтобы сыну было удобнее. Дышит Донни Рей с трудом, на лице испарина. Он выглядит хуже обычного.

Я вежливо представляю его участникам: судье Киплеру, обеим дамам, Деку, Драммонду и его коллегам из компании «Трень-Брень». Донни Рей слишком слаб, чтобы обменяться с ними рукопожатием, поэтому он только кивает и пытается выдавить улыбку.

Мы направляем камеру прямо на него, объектив находится всего в четырех футах от лица юноши. Дек пытается установить резкость. Одна из двух женщин — та, которая видеооператор, — поясняет Деку, чтобы он не путался под ногами. Кроме лица Донни Рея, на пленке ничего больше не будет. Все голоса, конечно, запишут, но никаких других лиц присяжные не увидят.

Киплер усаживает меня по правую руку от Донни Рея, а Драммонда — по левую. Сам судья устраивается рядом со мной. Мы все рассаживаемся и придвигаем стулья поближе к свидетелю. Дот стоит за спиной женщины-оператора и внимательно следит за каждым движением сына.

Соседи, вне себя от любопытства, налегают на обтянутый металлической сеткой забор в каких-то двадцати футах от нас. Где-то неподалеку громко заливается Конвей Твитти, но пока это нам не мешает. Сегодня суббота, и с разных сторон доносится отдаленное стрекотание газонокосилок и жужжание машинок для подрезания кустов.

Донни Рей отхлебывает воды и пытается не обращать внимания на адвокатов и судью, которые не спускают с него глаз. Он понимает, с какой целью учиняется допрос: присяжные должны услышать его показания, поскольку к началу суда его уже не будет в живых. И он должен пробудить в них сочувствие. А ведь каких-то несколько лет назад его допрос проводили бы совершенно иначе. Судебный стенографист дотошно зафиксировал бы вопросы и ответы, аккуратно отпечатал стенограмму, которую во время судебного процесса мы зачитали бы присяжным вслух. Однако в наши дни, в эпоху технического прогресса, все изменилось. Теперь допросы многих свидетелей, а в особенности умирающих, фиксируют на видеокамеры и затем демонстрируют записи жюри присяжных. Но в нашем случае, по просьбе Киплера, будет сделана и подробная стенограмма. Это даст возможность всем заинтересованным сторонам, а также судье при необходимости справляться с текстом, не просматривая всякий раз всю видеозапись.

Сумма, в которую обернется сегодняшний допрос, целиком зависит от его продолжительности. Судебные стенографисты получают оплату постранично, поэтому Дек предупредил, чтобы я задавал вопросы четко и лаконично. Поскольку свидетель наш, платить за взятие у него показаний должны мы, а итоговая сумма выльется, по подсчетам Дека, долларов в четыреста. Да, в наше время тяжбы влетают в копеечку.

Киплер спрашивает Донни Рея, готов ли тот приступить к процедуре, после чего просит судебную репортершу принять у свидетеля присягу. Донни Рей клянется говорить правду. Поскольку это мой свидетель, и цель его допроса совершенно очевидна, в отличие от обычных попыток выудить интересующие сведения, я не хожу вокруг да около, а сразу беру быка за рога. Я нервничаю, но присутствие Киплера добавляет мне самообладания.

Я спрашиваю Донни Рея, как его зовут, где он проживает, когда родился, задаю дежурные вопросы про родителей и семью. Сущие пустяки, все это мы с ним щелкаем, как орешки. Донни Рей отвечает неспешно и глядя прямо в камеру, как я его и наставлял. Все мои вопросы известны ему наперед, как и большая часть из того, о чем может его спросить Драммонд. Юноша сидит спиной к могучему дубу — очень удачный фон. Время от времени он утирает лоб носовым платком, старательно избегая чьих-либо взглядов.

Хотя я даже не пытался надоумить его выглядеть как можно более больным и немощным, Донни Рей производит впечатление человека, дни которого сочтены. Кто знает, может, так и есть.

Напротив меня, буквально на расстоянии вытянутой руки, Драммонд, Гроун и Хилл сосредоточенно строчат в блокнотах, стараясь не упустить ни одного слова Донни Рея. Интересно, сколько они взыщут со своих клиентов за сверхурочную работу в выходной день? Допрос ещё только начался, а пиджаки уже сняты, галстуки развязаны.

Все идет спокойно, как вдруг громко хлопает задняя дверь, и во двор, спотыкаясь, вываливается Бадди. Рубашку он сменил, и теперь на нем знакомая красная майка, испещренная темными пятнами, а в руках угрожающего вида бумажный пакет. Я пытаюсь сосредоточиться на своем свидетеле, но краешком глаза невольно замечаю, как Бадди ковыляет по двору, подозрительно взирая на нас. Я прекрасно знаю, куда он направляется.

Дверца «ферлейна» приоткрыта, Бадди, пятясь, заползает на заднее сиденье, а из окон выскакивают и кидаются врассыпную вспугнутые кошки. Дот поджимает губы и тревожно смотрит на меня. Я чуть заметно мотаю головой — оставьте, мол, в покое чудака. Он никому не причинит вреда. Но Дот взбешена; она с радостью прикончила бы старика.

Тем временем я переключаюсь на учебу Донни Рея, интересуюсь, где он работал, подчеркиваю, что он никогда не уезжал из родного дома, не голосовал и не преступал закона. Все это вовсе не так сложно, как представлялось мне накануне вечером, пока я качался в гамаке. Похоже, сегодня я в ударе.

Один за другим я задаю Донни Рею заранее отрепетированные вопросы про его болезнь и про лечение, которое он так и не получил. Тут я особенно осторожен, ведь юноша не имеет права повторять услышанное от врачей; не может он и высказывать собственное мнение на медицинские темы. Показания с чужих слов не учитываются. Другие свидетели выскажутся об этом на суде — так я надеюсь. Взгляд Драммонда оживляется. Матерый волк ловит каждую фразу, мгновенно её анализирует и ждет следующую. Он полностью владеет собой.