Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга вторая. - Геннадий Борисович Марченко

Тут ещё и алкоголь, пусть выпитый и не в таких больших количествах, однако ж придал мне смелости. Я откашлялся и, стараясь добавить голосу хоть какой-то нежности, запел:

Полевых цветов веночек, в утренней росе цветок,Соловья запев свисточек, сок берёзовый – глоток.Тишины послушать вволю – по тропинке в лес густой,Поболтать с берёзкой вдоволь про него и про любовьИ без паузы припев:Матушка-земля, белая берёзонька,Для меня – Святая Русь, для других – занозонька

И ещё раз:

Матушка-земля, белая берёзонька,Для меня – Святая Русь, для других – занозонькаНу и второй куплет:

Сколько мне ещё годочков у кукушки поспрошатьПро любовь свою девичью на ромашке погадать?Ключевой воды студёной, в сотах свежего медкуВ чистом поле тёмной ночью, в небе звёздном утону

И снова припев…

— Там можно проигрыш небольшой сделать и припев в третий раз запустить. Или я могу третий куплет дописать, — нагло заявляю я, возомнив себя по меньшей мере Николаем Добронравовым.

— А можно и третий, — легко соглашается Гришин. — Третий как раз в тему будет, а то коротковата песня. Но в целом вещь очень даже ничего, да, товарищи?

Он смотрит поочерёдно на Мясникова и Ласло, Татьяна не в счёт. Второй секретарь обкома с задумчивым видом говорит:

— Хорошая песня, вот только занозонька – это для каких других?

— Для тех, кому наша страна поперёк горла, — пожимаю я плечами. — У нас же всегда недоброжелателей хватало, причём я в песне ни на кого конкретно не намекаю.

— Это да, недоброжелателей у нас хватает, — соглашается Мясников. — Хотя мы всегда настроены ко всем миролюбиво, ни на кого никогда первыми не нападали.

Ну, это вы, Георг Васильевич, либо кривите душой, либо плохо знаете историю своей страны. Достаточно вспомнить Северную войну, или две войны с Турцией в 19-м веке, или Финскую кампанию… Но вслух я этого не говорю, не стоит делать вид, что ты умнее других.

Гришин записывает слова и ноты – приходится ещё раз напеть. А после выпиваем на посошок и начинаем потихоньку собираться. Нас с Татьяной и Гришина развозит на своей машине Марат Викторович. Дома я оказываюсь в начале двенадцатого. Мама не спит, она на нервах.

— Неужели концерт так долго шёл?

Рассказываю, как после концерта нам с Таней пришлось ехать в «Золотой петушок», и что я пообещал Гришину новую песню, к которой надо придумать третий куплет. Чем и собираюсь заняться с утра, чтобы успеть до отъезда в Сердобск продиктовать этот куплет Октябрю Васильевичу по телефону.

— А меня Луговой завтра в ресторан приглашает, — как бы между прочим говорит мама.

— Ну и ступай, дело хорошее. Ты бы, кстати, в ЦУМ заглянула, или ещё куда, может даже на базар в Ухтинку съездила.

— Зачем? — настораживается она, хотя в её вопросе слышится неподдельный интерес.

— Так давно пора тебе гардероб обновить. Я тебе ещё когда об этом говорил? В той же Ухтинке можешь и джинсы себе присмотреть. Фигура-то у тебя – многим молодым барышням на загляденье.

— Ой, да ладно тебе, — смущается мама, но заметно, что ей мои слова приятны.

— И ничего не ладно! Деньги у тебя есть, так что давай-ка займись собой, ты у меня всё-таки девушка на выданье.

Она смущается окончательно, щёки наливаются румянцем, а глаза блестят. Всё-таки женщины в любом возрасте обожают комплименты, а моя мама ещё вполне та ягодка. А деньги у неё действительно есть, я ей пятьсот рублей в прошлый приезд с последних гонораров, составивших семь тысяч семьсот рублей, вручил практически насильно – не хотела брать, заявляя, что и так достаточно зарабатывает. В итоге сдалась, сказала, что возьмёт, но тратить без острой на то необходимости их не будет.

— Обещаешь купить себе обновки? — не отстаю я от мамы.

Та машет рукой, вздыхает:

— Ведь ты так и не отстанешь, знаю я тебя… Ладно, Сеня, обещаю.

— И не экономь, — добавляю. — Не только на одежде, но и на парикмахерских, маникюре и прочих женских штучках. Ты у меня должна выглядеть лучше всех.

С утра засел за сочинение третьего куплета, и понял, что поспешил, предложив его Гришину. И двух бы хватило. А то у меня с поэзией так себе дела обстоят. Но раз уж взялся за гуж…

После почти двух часов мучений родил следующие строки:

Ветер прилетит нежданно и смахнёт слезу с ресниц

Милый где-то на чужбине, в синем небе стая птиц

Васильки мои, ромашки, луговых цветов ковёр

Облака плывут неспешно в зеркале лесных озёр

Перечитал текст песни полностью, включая предыдущие куплеты и припев, оценил своё творение. Не шедевр, но, во всяком случае, с рифмой у меня получше, нежели у автора оригинальной песни.

Посмотрел на часы. Думаю, начал десятого – время нормальное для звонка, даже учитывая вечерние посиделки с «Золотым петушком». Кстати, неплохая настойка, голова с утра практически не болела. Набрал знакомый номер. Трубку поднял сам руководитель хора.

— Да, слушаю!

— Доброе утро, Октябрь Васильевич! Это Коренев. Ручка и лист бумаги есть под рукой? Тогда записывайте третий куплет.

[1] Описание реального ресторана «Кёреш»

[2] Фраза из кинофильма «Иван Васильевич меняет профессию»

[3] На самом деле Пётр Андреев

Глава 10

Колёса диктуют вагонныеГде срочно увидеться намМои номера телефонныеРазбросаны по городам… Строки из популярной песни, которую гоняли по вагонному радио, когда я пару часов назад занимал своё место в купейном вагоне поезда «Пенза – Москва», навязчиво крутились в голове. Я лежал на верхней полке и пытался уснуть, а сон всё не шёл. Ещё и сосед напротив оглашал пенал вагона своим