Набат-3 - Александр Гера

— Как вы считаете, генерал, почему одному везет, а другому нет? — так и спросил он Судских.

— Не понимаю, о каком везении вы говорите? — переспросил Судских. Толмачев садиться не предложил.

— Да вот вам, например, — угодили в психушку. Но я про другое. Завелся у меня знакомый, думский мерзавец, от жиру бесится. Ограниченная скотина, а я, дипломированный врач, концы с концами свожу. Отчего, скажите, такая несправедливость?

— Думаю, это Божья справедливость. Ваш знакомый живет по принципу: «замахнулся — бей», а вы, имея подлинный меч, живете по другому принципу: «как бы чего не вышло». Он не стесняется, знает, что мерзавец, и живет по принципу своего стада, заведомо зная, что другим не станет. Это как разделение на баранов и кроликов, лягушек и коров, — охотно объяснил Судских.

— И кто же я по вашей классификации? — спросил Толмачев.

— Червь, слепой и безгласный.

— Ну ты! — сорвался Толмачев. — Не много ли на себя взял?

Судских не испугался:

— В этом весь смысл, доктор. Черви в конце концов пожирают и лягушек, и людей. Вернее — трупы их. И знаете, у червей тоже своя классификация: лягушечные, человеческие…

— Ты знаешь, что я с тобой сделаю? — смотрел в лицо Судских Толмачев, и лицо генерала раздваивалось перед ним.

— Знаю. — даже не переместился с ноги на ногу стоявший Судских. — Только тогда вы перейдете в категорию самопожирающих червей, и это убьет вас раньше срока. — Он без жалости добивал Толмачева и, может, впервые принцип архангела Михаила: «замахнулся — бей» — посчитал правильным и необходимым. — Ясно, какой груз раздавит вас? А вашего приятеля нет. Он не комплексует, живет отморозком, и как раз вы, а не он, разрушаете наш мир. Вы, сжираемые сомнениями. Определитесь: либо к червям вниз, либо к людям наверх.

Трусоватый Толмачев сидел не шевелясь. Зачем ему тягаться с этим непокорным или замахиваться на аппетитную Сичкину? Наглости он не нажил, наглости — обратной стороны гордыни. Закроют клинику, куда он денется? А ведь, кроме всего прочего, надо и гнездышко свить, где припасы и цыплятки плодятся. Наглец Ельцин на виду всего мира беззаконие творит, а он еще сомневается, делать мерзавцу операцию или нет. Делать!

— Вы убедили меня, — со слабым придыханием сказал он. — Хотя в зачет вам это не пойдет.

— Когда меня выпустят?

— Никогда, — устало произнес Толмачев. Выпроводил Судских под надзором санитаров и пошел в палату к Свинько.

Тот лежа почитывал Канта, которого принесли по его просьбе, делал заметки на полях и благодушно улыбался.

— А-а, любезный эскулап, — приветствовал он Толмачева. — Входите, милейший, здесь не кусаются. На ваш вопрос отвечу сразу: самочувствие прекрасное, все органы функционируют нормально, мне даже на свободу не хочется.

— Что вычитали? — расслабился Толмачев. С полными сумасшедшими он обретал уверенность.

— Интересное. Кант, первым из живущих на Земле, обосновал отсутствие Бога как такового. Но — я замечу — существо, которое создало Землю, было. Высокоорганизованное, которому подвластны физико-химические процессы в глобальном масштабе. И ведь, батенька мой, ничего сложного в создании нашей планеты он не видел. Другое дело — создать гигантскую лабораторию, это труд, достойный Бога. Труд, подвластный разве что высшему существу. Так что разговоры о космических пришельцах имеют под собой почву. Вы спросите, почему они с нами не общаются? И мы вынуждены довольствоваться сказочками о Боге? Отвечу: чего ради им разглядывать в очко деревенской уборной червей?

«И этот про червей», — поморщился Толмачев.

— Прекрасно, — остановил он словоохотливого Свинько — Скажите лучше, вам знакомо имя Вавакина?

— Еще как, душа моя! Среди думских червей это один из главных ключников. Возможно, сам того не ведая, поднялся из пресмыкающихся и достиг благ. Чубайс рядом с ним всего лишь рыжий хулиган. Вавакин — та самая сволочь, которая составляет загадку русской натуры. Он незаметен и незаменим, богат и нетщеславен, создает видимость труда и не работает, и в то же время именно вавакины правят страной.

«Ясно, — отметил Толмачев. — Надо снять один грех с души». Делать операцию Вавакину он решил окончательно. Оставив Свинько, он заглянул через глазок в палату Мотвийчука. Шурик сидел на кровати и, растопырив пальцы, что-то мурлыкал под нос. Он был доволен жизнью. С час назад ему ввели наркотик. Жизнь продолжалась во всех своих проявлениях.

2 — 11

Вавакин полагал, что вновь ему не придется обращаться к Палачу либо к персонам его круга. Такие люди не тревожат зря, они не тщеславны, в трибуны не лезут, существуют незаметно, лишь слухом земля полнится. Они не грешат прилюдно, не каются потом в храмах. Им не знакомо раскаяние, ибо миром движет греховность, но не грехопадение, иначе двигатель бытия пойдет вразнос, а подобные Палачу были контршайбами, не дающими винтикам расшатывать свои гнезда. Такой двигатель российского производства сотрясал фундамент, гремел и стучал, бешено чалил, но работал. Работал! Сицилийская «Коза Ностра», чикагская мафия — гадкие опята на стволе законности и демократии. Их носят уныло, как ненужные, но обязательные вериги. Есть поганки — надо носить. Надо носить — будут поганки. Русская же мафия, подобно коре ствола, сама борется с поганками. Здорова кора — жив ствол, содрать кору — засохнет и крона, ради чего живет ствол.

Кто придумал это?

Никто. Само выросло. Вместе с деревом. Тысячелетия делали ствол сучковатым и кряжистым. Задубела кора от ветров и поветрий со всех сторон света, листья других пород то приживались, то облетали, удивляя окружающих: листья дубовые сыплются с ясеня… Ага? Только здесь наоборот — ствол русский оставался дубовым. Русскими желудями кормилось полмира, пытались сдирать дубовую кору и убедились в бесплодности затеи опасно, и ни к чему она в хозяйстве, а вот желудями кормились свиньи без разбору. И рубить сучковатый ствол опасно для здоровья… Хотя были попытки, были амбиции — Виват, император! Хайль, Гитлер! — на хрена это надо? Пока стоит дуб. не нарушается равновесие в природе и обмен веществ.

По поводу желудей и дубовых веников можно рассуждать много и долго, и даже Вавакин задумывался, о природе вещей на досуге, но так не хотелось вновь встречаться с Палачом, принадлежностью дубового ствола, с которым спела Вавакина общая судьба. Сам, кстати, напросился на знакомство. Но русский мафиози был. из песни слова не выкинешь, он предложил Вавакину встретиться. Увы, не откажешься. Место встречи — «Джаз-клуб», самое модное место молодежного досуга в центре столицы.

— Староват я для таких увеселений, — отнекивался Вавакин.

— Ничего, ничего, — весело увещевал Палач. — Поужинаем в «Доме дракона» на «Белорусской» и махнем на дискотеку в «Джаз-клуб». Надо вам проветриться.

Ужин как ужин, мало ли Вавакин поел вкусных вещей и китайских, и французских, всего не перечесть, но обжорка не была хобби Вавакина, а вот дискотека, куда он попал впервые, поразила его до самого копчика, настолько непонятное для него зрелище открылось перед ним.

«Джаз-клуб» начинался прямо под открытым небом, от стойки бара, где кучковались девицы всех калибров, модно разряженные юнцы и среднелетки постепеннее. Бар торговал бойко, горячительные напитки шли по высокой цене, три бармена не успевали обслуживать жаждущую публику. «Надо же, — дивился Вавакин, скромно притулясь за уголочком, — всякая шушера, — которая и вершков-то еще не нахваталась, а название коктейлей знает». Сам он скромно прихлебывал бурбон, предложенный Палачом.

Шушера была элитной. Девицы знали друг друга, обнимались при встрече, живо беседовали, независимо выкладывая за коктейль пару сотен рублей, а то и в валюте, знали они мужчин и парней здесь, и те, надо полагать, не единожды стали друг с другом родичами, «свояками» благодаря общительным девицам. Появлялись — здесь и другие личности, знаменитости, бомонд столицы, и Борис Михайлович объяснял Андрею Андреевичу, кто есть кто. Меньше про девиц — эти в основе своей были фотомоделями, манекенщицами или участвовали в подтанцовках у Киркорова ли, у Леонтьева, у прочих, кого коммерц-шоу вознесло до высот, оставляя безголосыми и бесталанными, по денежными. Этот элитион пучился в Джаз-клубе» шибче других. Приглядевшись, Вавакин узнал и расхристанном парне у стойки нанайца. то ли обкуренного, то ли в дым пьяного, с глазами кролика; узнал Вавакин и младшего Преснякова, кичевато разодетого и пошловато радостного, заглянувшего с толпой прихлебаев. Особо знаменитых комментировал Борис Михайлович: мелькал в толпе под открытым небом «голубой Пеня», обнимающий всех подряд, и «белый Зяма», кичащийся умопомрачительными мускулами, не было только «красного Зюгани», а так бы — все цвета российского флага, все как у людей. О тех, кто подходил к Борису Михайловичу чокнуться стаканчиками, он умалчивал. Так, знакомые ребята. Зато пальчики у «знакомых ребят» были всунуты в массивные дорогие перстни. Понимающий толк в камнях, Вавакин домысливал пены знакомства.