Странствия убийцы - Робин Хобб

Я жив, Ночной Волк. Оставайся со своей стаей и тоже живи.

Я тебе не нужен? Я ощутил его беспокойство.

Ты всегда мне нужен. Мне нужно знать, что ты жив и на свободе.

Я почувствовал его слабое согласие, но не более того. Через некоторое время я подумал, что, возможно, просто вообразил это легкое прикосновение к моему сознанию. Но, уходя от тел в сгущающуюся ночь, я испытывал странный прилив сил.

13

ГОЛУБОЕ ОЗЕРО

В Голубое озеро впадает Холодная река. Кроме того, так называется самый крупный город на его берегах. Раньше, в начале правления короля Шрюда, местность, окружавшая северо-восточную сторону озера, была известна своими хлебными полями и фруктовыми садами. Из винограда, росшего там, производилось вино, имевшее специфический вкус и аромат. Вино Голубого Озера было известно не только по всем Шести Герцогствам, его даже экспортировали в Вингтаун. Потом начались долгие засухи и последовавшие за ними пожары. Фермеры и виноградари так и не смогли оправиться. Впоследствии Голубое Озеро больше развивалось благодаря торговле. Нынешний город Голубое Озеро — это торговый центр, где встречаются караваны из Фарроу и области Чалси, чтобы обменять свои товары на то, что привозят с гор. Летом огромные баржи бороздят спокойные воды озера, но зимой налетающие с гор шторма изгоняют их и прекращают торговлю на воде.

Ночное небо было чистым, и огромная оранжевая луна висела низко над головой. Звезды были хорошо видны, и я шел, руководствуясь ими, устало удивляясь тому, что это те же звезды, которые некогда освещали мое возвращение в Баккип. Теперь они вели меня в горы.

Я шел всю ночь. Не слишком быстро и не слишком уверенно, но я знал, что чем скорее я доберусь до воды, тем скорее смогу облегчить свою боль. Чем дольше у меня не будет воды, тем больше будет моя слабость. На ходу я смочил один из бинтов в бренди Болта и приложил к лицу, потом достал зеркало, быстро посмотрелся в него и увидел в основном синяки и мелкие ссадины. Не будет никаких новых шрамов. Бренди щипал бесчисленные царапины, но кое-что мазь все же смягчила, так что я смог открывать рот почти без боли. Я был голоден, но боялся, что соленое сухое мясо только усилит мою жажду.

Над великой равниной Фарроу в чудесном разнообразии красок поднималось солнце. Ночной холод немного смягчился, и я расстегнул плащ Болта. Я продолжал идти, с надеждой осматривая землю. Может быть, лошади вернулись к воде? Но я не заметил никаких свежих следов, только те, что остались от вчерашнего дня и были почти сметены ветром.

День еще только начинался, когда я наконец добрался до воды. Я осторожно подошел к пруду, но нюх и зрение сказали мне, что там никого нет. Я знал, что не могу рассчитывать на долгое уединение. Здесь регулярно останавливались караваны. Первым делом я напился. Потом развел маленький костер, налил в котелок воды и сунул его в огонь. Когда вода закипела, я кинул туда чечевицу, бобы, зерно и сушеное мясо, поставил котелок на камень в углях, а сам стал мыться. У берегов пруд был совсем мелким и вода теплой. Моя левая ключица все еще болела, так же как и стертые места на запястьях и лодыжках, шишка на затылке и все лицо… Впрочем, я не собирался умирать ни от одной из них. Что кроме этого могло иметь значение?

Солнце пригревало меня, но я все равно дрожал. Я выполоскал свою одежду и развесил ее на колючем кустарнике. Пока солнце сушило ее, я сидел, завернувшись в плащ Болта, пил бренди и помешивал мой суп. Мне пришлось добавить туда воды, и казалось, что прошли годы, прежде чем наконец сварились сушеные бобы и чечевица. Я сидел у огня, время от времени подбрасывая сучья или сухой навоз. В какой-то момент я не мог решить, пьян я, избит или невероятно устал. Потом счел, что в этом столько же смысла, сколько в подсчете ран. Я съел суп и выпил еще немного бренди. В бутылке оставалось уже совсем мало. Трудно было убедить себя сделать это, но я вычистил котелок и согрел еще воды, промыл раны, обработал их мазью и забинтовал те, которые можно было забинтовать. Одна лодыжка выглядела ужасно; я не мог допустить, чтобы она воспалилась. Посмотрев на небо, я увидел, что приближается вечер. Казалось, что день прошел очень быстро. Собрав остатки сил, я потушил костер, поднял все свои пожитки и пошел прочь от воды. Мне нужно было поспать, и я не мог рисковать, оставаясь около пруда, где меня легко могли обнаружить другие путники. Я нашел небольшую впадину, укрытую от ветра каким-то пахнущим дегтем кустарником. Я растянулся на одеяле, закрылся плащом Болта и погрузился в сон.

Последнее время я спал без сновидений. Но сейчас мне снился один из тех странных снов, когда кто-то называл мое имя, а я не мог понять кто. Дул ветер, и моросил дождь. Я ненавидел звук ветра, такой печальный. Потом дверь открылась. Пришел Баррич. Он был пьян. Я почувствовал одновременно раздражение и облегчение. Я со вчерашнего дня ждал его прихода, а теперь он явился пьяный. Как он только посмел?

Подступившая дрожь почти разбудила меня. И я понял, что это мысли Молли, что я вижу сон Скилла ее глазами. Мне не следовало смотреть на нее, я знал, что не следовало, но в этом бесконечном сне у меня не было воли к сопротивлению. Молли осторожно встала. Наша дочь спала у нее на руках. Я успел разглядеть маленькое пухлое розовое личико — уже не такое красное и сморщенное, как у новорожденного, которое я видел раньше. Как быстро она переменилась! Молли бесшумно отнесла ее в постель и осторожно уложила. Она загнула кусочек одеяла, чтобы ребенку было тепло. Не поворачиваясь, она сказала низким, напряженным голосом:

— Я беспокоилась. Ты собирался вернуться еще вчера.

— Я знаю. Прости. Я должен был, но… — Голос Баррича был хриплым и звучал неуверенно.

— Но остался в городе и напился, — холодно закончила Молли.

— Я… да, напился. — Он закрыл дверь и вошел в комнату, потом направился к огню, чтобы погреть покрасневшие руки.

С его плаща и волос капало, как будто он не потрудился надеть капюшон. Он поставил дорожный мешок у двери, снял плащ и напряженно сел в кресло у огня. Затем нагнулся и потер больное колено.

— Не смей приходить сюда, когда ты пьян, — ровным голосом проговорила Молли.

— Я знаю, как ты этого не любишь. Вчера я хватил лишку, а сегодня выпил совсем чуть-чуть и не пьян. Не сейчас. Сейчас я только… устал. Очень устал. — Он наклонился вперед и сжал голову руками.

— Ты даже не можешь сидеть прямо. — Я слышал, как в голосе Молли поднимается ярость. — Ты даже не понимаешь, что пьян.

Баррич устало посмотрел на нее.

— Может, ты и права, — сдался он, совершенно поразив меня. — Лучше я пойду.

Он встал, вздрогнув от боли в ноге. Молли ощутила мгновенный укол совести. Он замерз, а сарай, в котором он спал, был сырым и холодным. Но он сам виноват. Он прекрасно знает, как она относится к пьянству. Можно позволить себе пару глотков, она и сама может выпить кружку-другую, но прийти домой шатаясь…

— Могу я посмотреть на девочку? — тихо спросил Баррич. Он остановился у двери. Я увидел в его глазах нечто, чего не могла понять Молли, которая не так хорошо его знала, и это ранило меня.

— Она здесь, в кровати. Я только что убаюкала ее, — быстро ответила Молли.

— Можно мне подержать ее… только минутку?

— Нет. Ты пьян, и ты холодный. Если ты дотронешься до нее, она проснется. Ты это прекрасно знаешь. Так зачем это тебе нужно?

Что-то сжалось в лице Баррича. Хриплым голосом он сказал:

— Потому что Фитц умер, и она — это все, что у меня осталось от него и его отца. Иногда… — Он поднял обветренную руку и потер лоб. — Иногда мне кажется, что все это моя вина. — Он произнес эти слова очень тихо. — Я не должен был позволить им забрать его у меня, когда еще мальчиком они захотели перевезти его в замок. Он не хотел уходить от меня, знаешь, а я заставил его. Если бы я посадил его на лошадь и поехал к Чивэлу, может быть, они оба были бы еще живы. Я думал об этом. Я мог бы отвезти его к Чивэлу, но не отвез. Я отдал его им, и они его использовали.

Я ощутил, как дрожь внезапно охватила Молли. Слезы защипали ее глаза. Она защищалась яростно.

— Будь ты проклят! Он уже много месяцев мертв! Не пытайся снова втравить меня в это своими пьяными слезами!

— Я знаю, — сказал Баррич, — знаю. Он мертв. — Он внезапно глубоко вздохнул и очень знакомо выпрямился. Я увидел, как он сложил свои боли и слабости и спрятал их глубоко внутри себя. Мне хотелось протянуть к нему руку и успокаивающе похлопать по плечу. Но этого хотелось мне, а не Молли. Он снова пошел к двери, потом остановился. — О! У меня есть кое-что. — Он полез за ворот рубашки. — Это была его вещь. Я взял ее с его тела, после того… как он умер. Ты должна сохранить это для его дочери, чтобы у нее было хоть что-то от отца. Ему дал это король Шрюд.