Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

У юношей была сестра по имени Антигона, невеста сына Креонта. Не обращая внимания на приказ царя, пригрозившего смертной казнью тому, кто нарушит его повеление, Антигона совершила над телами братьев ритуал погребения, бросив на них несколько горстей земли. Стражники заметили ее, арестовали и привели в суд. Антигона заявила, что невиновна, ибо существует нечто более важное, чем воля царей и городов, — закон сердца, веление природы, внушающее милость к мертвым: каким бы ни было их преступление, нравственный долг велит хоронить умерших близких. Закон души и совести выше прочих, установленных человеком.

За рассказом Ксена об Антигоне время пролетело незаметно, и, повернувшись к окну, я увидела падающий снег, белое небо и девственно-чистую землю, без каких-либо следов человеческого присутствия. Волшебная картина, заворожившая меня, очень отличалась от пыльного пейзажа Бет-Кады — сказочное белое покрывало, миллионы ледяных бабочек, преследовавших друг друга, не заставили меня забыть: природа всегда жестока, и то, что кажется чудесным тем, кто согрет теплом очага, может стать смертельным для других.

— Как закончилась история? — спросила я, словно пробуждаясь ото сна.

— Плохо, — ответил Ксен, — чредой смертей. Поэтому забудь о своих дурацких мыслях. Спи. А я пойду проверю часовых.

Но рассказ Ксена лишь укрепил меня в принятом решении — зачем он только поведал его мне? Я отнесу этим глупым юношам, лежащим на улице, в холоде, под снегом, овечьи и козлиные шкуры. Однако меня опередил звук трубы, протяжный и тревожный, разрезавший безмолвие. Я уронила шкуры и выбежала на улицу. На горах вокруг лагеря во мраке горели костры, и языки пламени окрашивали вихри снега дрожащим красноватым сиянием.

Воины вышли из домов, где расположились на ночлег, в доспехах, с оружием и в плащах. Софос и другие полководцы обратились к ним с речью:

— Слишком опасно спать по отдельности, маленькими группами. Нас могут застать врасплох под покровом темноты и тишины и перерезать. Мы проведем ночь все вместе, в центре главной деревни — вооруженные и готовые к бою! Любой, кто останется в доме, будет изгнан из лагеря в одном плаще, с кинжалом.

Так и поступили. Люди расстелили на земле сено и легли поплотнее друг к другу. В хижинах остались только девушки. Я же отправилась к Листре: поселила ее в конюшие, чтобы тепло животных помогало ей согреться.

Снег шел всю ночь, а на следующее утро на земле лежало толстое белое покрывало, и на наших воинах тоже. Они застыли, окоченели, но плащи из грубой шерсти сберегли немного тепла — и таким образом им удалось выдержать и это испытание тоже.

Двадцать товарищей, изгнанных из лагеря, выжили: они спали урывками, по очереди охраняя друг друга. Однако теперь предстояло отогреть воинов перед возможным нападением.

Ксен подал пример. Встал, схватил топор и с голым торсом принялся колоть дрова. Тем временем уже совсем рассвело: воздух был холодным, но солнечные лучи начинали понемногу греть. С крыш домов свисали сосульки, с них закапала вода, по мере того как становилось теплее. При виде того, что делал Ксен, другие тоже принялись трудиться, и вскоре закипела бурная работа. Где-то нашли жир и мазь из одного местного растения. Все это поставили на огонь и растопили, после чего позвали девушек и те стали втирать снадобье в тела наших окоченевших воинов. Не слишком тяжкое дело: ведь парням было по двадцать лет.

Приготовили завтрак, мужчины подкрепились. В горы послали отряд разведчиков, и те вернулись к полудню с пленником, который много знал. Тирибаз готовил засаду в том месте, где мы непременно должны были пройти.

Все начиналось сначала: бои за каждый перевал, засада в каждом ущелье. Над нашими головами висело настоящее проклятие, злой рок, от которого не представлялось возможности спрятаться. Однако «десять тысяч», казалось, не думали об этом: услышав это известие, красные плащи ни мгновения не колебались. Закончили завтрак, облачились в доспехи и выступили.

Небо начинало покрываться тучами, и меня это отнюдь не печалило: снег отражал свет, невыносимое, слепящее сверкание заставляло плотно смыкать веки — так, что глаза превращались в две щелки.

Армия, двигавшаяся по заснеженному краю, производила особое впечатление: она походила на длинную темную змею, медленно извивавшуюся по белой поверхности земли. Я спрашивала себя: как же нам узнать, куда идти, если все дороги и тропинки засыпало? — но путь был только один: к видневшейся впереди горной цепи, одна из вершин которой величественно возвышалась над остальными. Спустя несколько часов отряд легкой пехоты устремился прямо к перевалу, по кратчайшему пути, указанному пленником. Необходимо было занять его, прежде чем Тирибаз разместит там свои войска.

Софос отправил вслед за ними подразделение тяжелой пехоты — воинов в красных плащах, со щитами. Первые должны были добраться до перевала, вторые — прикрыть в случае атаки.

Греки заняли высоту еще до наступления вечера, прогнав арменов и других наемников и завладев лагерем Тирибаза, полным всяческого рода сокровищ. Если сатрап Армении хотел благодаря этой засаде отличиться в глазах своего царя, у него это плохо вышло. Мне пора было перестать беспокоиться. Мрачные утренние мысли развеялись к заходу солнца: казалось, нет такого препятствия, с которым не могли бы справиться наши воины.

До сих пор наши потери ограничивались относительно небольшим числом. В общей сложности — триста или четыреста человек, включая раненых, скончавшихся впоследствии. Я начинала рассуждать как воин, и мне это не нравилось. Да нет же, триста или четыреста павших в бою — это много, слишком много; пусть даже их полегло бы сто, пятьдесят или вообще один человек. Смерть двадцатилетнего юноши — непоправимая утрата. Для него, для его родителей, для женщины, которая его любит, если есть такая, — ведь у него отняли все и он уже никогда себе этого не вернет. А еще, с тех пор как существует мир и до конца времен, больше не родится такой же, как он.

Я также увидела Евфрат, маленький, как и Тигр, и мне это зрелище показалось священным: ведь он отец нашей земли и ее бог. Без него все бы высохло и превратилось в пустыню. Когда мы переправлялись через поток, вода едва доходила нам до пояса, и я до сих пор помню ледяной холод его струй, от которого на некоторое время онемели ноги.

По мере продвижения снежный покров становился все толще, и воины во время остановок в деревнях оборачивали тканью ноги, по обыкновению, остававшиеся открытыми, но многие продолжали носить все ту же короткую тунику, потому что не находили, чем утеплиться, или потому, что так им больше нравилось. Пока мы двигались — все было вполне сносно, но когда останавливались, тут же начинали синеть от холода.