Пятая авеню, дом один - Бушнелл Кэндес

Она как раз забирала детей из школы, но согласилась встретиться с ним в четыре часа. В четыре тридцать в дверь позвонили. В тесную квартирку впорхнула Конни.

– Ты говоришь загадками, Билли! – пожаловалась она.

Он молча показал ей крест.

– Что это?! – вскрикнула она и подалась вперед, чтобы лучше разглядеть диковину. – Он настоящий? Можно подержать? – Она торопливо подставила ладонь. – Это бриллианты?

– Надеюсь, – сказал он. – Он принадлежал королеве.

– О, Билли! – простонала она. – Хочу, хочу, хочу! Я должна его иметь. Он мой! – Она прижала крест к груди и залюбовалась собой в зеркале над камином. – Он со мной разговаривает. Учти, я всегда слышу голос драгоценностей. Эти шепчут, что они мои.

– Очень рад, что тебе нравится, – бросил Билли с некоторой небрежностью. Он приступил к сделке и успокоился. – Это особенная вещь. Не каждый дом ее достоин.

Конни заговорила по-деловому, словно боялась, что крест может от нее ускользнуть, если она проявит ротозейство.

– Сколько ты за него хочешь? – спросила она, садясь на диван и вынимая из сумочки айфон. – Я немедленно звоню Сэнди, пусть выписывает тебе чек.

– Это было бы чудесно, дорогая, но, боюсь, все не так просто.

– Я хочу его прямо сейчас! – заупрямилась она.

Билли позволил ей забрать крест и облегченно вздохнул, когда она ушла, унося из его квартиры опасный предмет. Теперь дело было только за деньгами.

Вечером ему надо было на прием, но он остался дома, ждать Сэнди.

В восемь вечера Сэнди нетерпеливо забарабанил в дверь. Он никогда не был у Билли дома, поэтому, озираясь, не смог скрыть неприятное удивление, такой маленькой оказалась эта нора.

– Когда ты получишь деньги, то, надеюсь, переедешь в апартаменты попросторнее этих, – ехидно сказал Сэнди, открывая кейс.

– И не подумаю, мне и здесь хорошо, – заметил Билли.

– Дело твое.

Сэнди приготовил желтый блокнот и приступил к делу. Минут за двадцать они с Билли обо всем договорились.

После его ухода изможденный Билли прилег в постель. Сэнди, конечно, счел странной необходимость сохранять тайну: он решил, что крест – безделушка, а Билли – эксцентрик. Но условия оказались несложными, главное было гарантировать невозможность связать деньги с продажей креста. Сэнди обязался открыть для Билли инвестиционный счет в женевском банке и перевести на него три миллиона частями, менее десяти тысяч долларов в день. На это уйдет десять месяцев, зато власти ничего не заподозрят, так как они отслеживают только переводы, превышающие десять тысяч. Обменявшись с Билли рукопожатием, Сэнди в шутку предложил Билли составить завещание.

– Зачем? – испуганно спросил Билли.

– Если с тобой что-то случится, правительство попытается наложить на деньги лапу, – объяснил Сэнди, захлопывая кейс.

Билли закрыл глаза. Дело сделано, обратного хода нет. Он тут же забылся и проспал до утра. В первый раз за долгие недели он сумел заснуть без снотворного.

Но через два дня его ждал нешуточный испуг. Дело было на премьере постановки «Драгоценности» Баланчина в театре «Нью-Йорк-Сити балет», куда Билли решил пойти один, чтобы отдохнуть от обязанности корчить из себя невесть кого перед чужими людьми. Ему ли не знать, что в Нью-Йорке от людей никуда не деться, только у себя дома от них можно спрятаться. В первом же антракте он налетел на Инид Мерль в странном обществе красотки с ослепительной улыбкой. Инид не стала знакомить его со своей спутницей и вообще повела себя не слишком дружелюбно. Сказав только «А-а, Билли», она отвернулась.

Билли не придал этому большого значения, он помнил, что Инид позволяет себе и не такое. На поиск рационального объяснения ее поведения ему не потребовалось много времени: как и все в Нью-Йорке, кого он знал много лет, Инид Мерль уже состарилась.

Но минула всего секунда – и его хлопнули по плечу. Обернувшись, Билли увидел Дэвида Порши, директора Метрополитен-музея. У Порши был лысый череп, бледная кожа и здоровенные мешки под глазами. Он был относительно молод – всего-то пятьдесят пять лет – для такой должности: совет управляющих надеялся, что он пробудет на этом посту еще лет тридцать.

– Билли Личфилд! – проговорил Дэвид, сложив руки на груди с неодобрительным видом, словно Билли учудил что-то неподобающее.

Билли пришел в ужас. Как директор Метрополитен-музея Дэвид мог быть в курсе тайны креста Марии Кровавой. Билли даже посетила нелепая мысль, что Дэвид знал, что миссис Хотон, владелица креста, отдала его Билли. Но это оказалось лишь проявлением паранойи, потому что Дэвид произнес всего лишь:

– Сто лет вас не видел! Где вы прячетесь?

– Я всегда неподалеку, – осторожно ответил на это Билли.

– Я перестал встречать вас на наших мероприятиях. После кончины миссис Хотон – да хранит Господь ее щедрую душу! – вы, сдается мне, стали нами пренебрегать.

Уж не пытается ли он что-то раскопать? Стараясь сохранить невозмутимость, Билли торопливо объяснил:

– Ничего похожего! В моем календаре трижды подчеркнуто ваше торжество в следующем месяце. Я собираюсь привести Аннализу Райс. Они с мужем приобрели апартаменты миссис Хотон.

Больше ничего говорить не пришлось. Дэвид Порши сразу понял, что появление потенциального донора может принести немалую пользу.

– Превосходно! – обрадовался он. – На вас всегда можно рассчитывать, мы с вами отлично понимаем друг друга.

Билли проводил его улыбкой, но стоило Дэвиду удалиться, он поспешил в мужской туалет. Неужели ему теперь придется все время дрожать от страха, непрерывно озираться, опасаясь, как бы его в чем-нибудь не заподозрили люди вроде Дэвида Порши? Его знает весь мир искусства. Он не сможет избегать этих людей, пока будет жить на Манхэттене.

Он нашарил в кармане упаковку с оранжевыми таблетками и проглотил, не запивая. Таблетка должна была подействовать через несколько минут, но все равно поздно, вечер был безнадежно испорчен. Оставалось одно – отправляться домой. По пути он опять столкнулся с Инид Мерль, которая удостоила его лишь высокомерным взглядом. Он помахал ей, она даже не ответила.

– Кто это был? – поинтересовалась Лола.

– Кто, милочка? – спросила Инид, заказывая два бокала шампанского.

– Мужчина, который вам помахал.

– Не знаю, о ком вы, дорогая, – ответила Инид. Она, конечно, сразу поняла, кого Лола имеет в виду, но все еще была сердита на Билли Личфилда из-за триплекса миссис Хотон. Она всегда считала Билли своим хорошим другом, так почему он не наведался сначала к ней, почему не соизволил поставить ее в известность о своих планах в отношении Райсов?

Впрочем, размышлять о Билли Личфилде, Райсах, их квартире ей сейчас не хотелось: балет все-таки. Посещение балета было одним из немногих удовольствий в жизни Инид, и она обставляла его множеством ритуалов. Она непременно сидела в первом ряду партера в кресле номер 113, которое считала лучшим местом во всем зале, в антрактах всегда позволяла себе по бокалу шампанского. Завершился изящный первый акт, «Изумруды». Заплатив за шампанское, она посмотрела на Лолу:

– Хотелось бы ваше мнение услышать, моя дорогая.

Лола уставилась на клубнику в бокале. Она знала, что балет считается вершиной искусства. Но первый акт ее не просто утомил, она была готова кричать и рвать на себе волосы. Медленная классическая музыка действовала ей на нервы, причем до такой степени, что она даже задумалась, стоит ли ей быть с Филиппом. Но она вовремя опомнилась: Филипп ни при чем, его здесь вообще нет. Он поступил мудро: остался дома.

– Мне понравилось, – сказала она осторожно.

Они отошли от буфета и присели у столика сбоку, потягивая шампанское.

– Правда? – подхватила Инид. – Все спорят, какой балет лучше: «Изумруды», «Рубины» или «Алмазы». Лично я предпочитаю «Алмазы», но многим нравится огонь в «Рубинах». Вам придется решать самой.

– Это надолго? – не вытерпела Лола.

– На много часов, – заверила ее Инид со счастливым видом. – Я долго думала и пришла к выводу, что балет – прямая противоположность Интернету. Балет – противоядие от Сети. Он побуждает к глубине, к размышлению.