Фрейд: История болезни - Петр Люкимсон

В-третьих, то, что Йенсен не принял его версии рассказа, стало для Фрейда еще одним доказательством роли бессознательного в художественном творчестве. «Наш метод состоит в сознательном наблюдении анормальных процессов у других людей для того, чтобы уметь разгадывать и формулировать их законы. Художник, видимо, продвигается иначе; он направляет свое внимание на бессознательное в собственной душе, прислушивается к возможностям его развития и выражает их в художественной форме вместо того, чтобы подавлять средствами осознанной критики»[181].

Так был сделан еще один существенный шаг вперед в познании психологии творчества и по большому счету в мировом литературоведении. И остается вновь повторить, что сегодня мы часто даже не замечаем, что читаем многие книги глазами доктора Фрейда.

Фрейд, как показывают его переписка и воспоминания учеников, продолжал в тот период живо интересоваться самой разнообразной литературой и в письме антиквару Хинтербергеру назвал «10 хороших книг, которые приходят в голову без всяких раздумий»: «Письма и сочинения» Мультаули, «Книга джунглей» Киплинга, «На белом коне» Франса, «Плодовитость» Золя, «Леонардо да Винчи» Мережковского, «Люди из Селдвила» Келлера, «Последние дни Гуттена» Конрада Мейера, «Эссе» Томаса Маколея, «Скетчи» Марка Твена и «Греческие мыслители» Теодора Гомперца.

Если у самого Йенсена анализ Фрейда поначалу восторга не вызвал, то он был высоко оценен целым рядом писателей и литературоведов, увидевших в психоанализе огромные возможности для проникновения в глубинный смысл многих произведений. Этим и объясняется тот, приводимый обычно в упрек Фрейду факт, что его учение получило в первую очередь признание у европейской богемы, а не у серьезных специалистов.

Любопытно, что Фриц Виттельс был убежден, что, открыв тайные пружины творчества, Фрейд оказал дурную услугу литераторам и деятелям культуры в целом. Многие писатели, объясняет он, после этого начали «конструировать» сюжеты своих книг и выстраивать поведение героев с учетом теории Фрейда. Но на самом деле, поясняет Виттельс, Фрейд имел в виду совершенно обратное: он учил видеть в литературном произведении стихийное проявление бессознательного художника, что в значительной степени и обусловливало ценность этого произведения, а не существование некой «технологии», по которой можно изготавливать «шедевры».

Еще одной чрезвычайно важной работой Фрейда 1907 года стал очерк «Навязчивые действия и религиозные обряды». Мы уже упоминали фразу Фрейда о том, что «иудаизм — это невроз евреев». В «Навязчивых действиях…» он распространяет этот тезис на все религиозные культы и утверждает, что «религия — общечеловеческий синдром навязчивости».

Для обоснования этой формулы он обращает внимание читателя на то, что одной из главных составляющих религии является культ — обряды, ритуалы, посты, молитвы, жертвоприношения и пр. Регулярное участие в культовых действиях, требование их скрупулезного исполнения становятся для религиозных людей частью жизни; отказ от них или неточное исполнение порождает у верующего чувство вины, страх и подавленность. Но точно так же, указывает Фрейд, ведут себя люди, страдающие синдромом навязчивости: они совершают повторяющиеся стереотипные действия (при одевании, отходе ко сну) и т. д., неуместность и бессмысленность которых очевидна для окружающих, но которым, по сути дела, подчинена их жизнь. Отказ от этих действий вызывает у таких невротиков страх и подавленность, а их выполнение, наоборот, приносит облегчение. Таким образом, по мнению Фрейда, разница между навязчивыми действиями и культовыми церемониями невелика.

«Легко видеть, — писал Фрейд в этой работе, — в чем состоит сходство невротической церемонии со священнодействием ритуала: в угрызениях совести при неисполнении в полной изоляции (запрещение мешать) и в добросовестном выполнении мелочей. Но столь же очевидны различия… большее индивидуальное разнообразие церемоний в противоположность стереотипности религиозного обряда (молитвы и т. п.); частный характер первого и публичность второго. Но главная разница предполагает символический и разумный смысл, тогда как аксессуары церемоний невротического характера кажутся нелепыми и бессмысленными». На основании подобных рассуждений Фрейд в итоге делает вывод, что «невроз навязчивости делает здесь полукомическую-полутрагическую карикатуру частной религии».

Разумеется, Фрейд при написании статьи отталкивался от работ своих предшественников — в первую очередь от Уильяма Джемса, собравшего огромное количество случаев религиозного психоза и психиатрических заболеваний глубоко верующих людей, а также Людвига Фейербаха, называвшего в «Сущности христианства» любую религию «психопатологией». Но вместе с тем статья Фрейда содержит в себе и немало новых, как обычно, весьма спорных идей.

Важность ее заключается в том, что это первая работа, в которой Фрейд с точки зрения своей теории пытается объяснить сущность религии и психологическую природу религиозности, то есть снова, как конкистадор, врывается на «чужую территорию» и использует психоанализ не как метод исцеления невротиков, а как всеобъемлющее учение.

Но вопрос состоит в том, что именно побудило Фрейда написать эту статью — ведь все его работы так или иначе связаны с его личными душевными переживаниями и жизненным опытом. Безусловно, толчок к работе над статьей дали бесконечные споры о сути религии (под которой, разумеется, понимался иудаизм) на традиционных встречах по средам. Понятно, что споры эти велись в том же ключе, что и во многих домах еврейских буржуа и интеллигентов того времени: можно ли сохранить веру в Бога и остаться в лоне иудаизма, отказавшись от его культовой стороны; не противоречит ли сам культ, обросший за тысячелетия множеством «мелочей», первоначальным идеям Моисея и других пророков, и т. д.?

Но, думается, подлинное объяснение мотивов этой работы заключается в том, что сам Фрейд не мог отказаться от этих «мелочей» и таким образом диагностировал у себя синдром навязчивости. Он был атеистом, не соблюдал почти никаких еврейских заповедей, но в Песах, следуя вековым требованиям Библии, не работал и вместо хлеба, ворча, ел мацу. Его лекции по субботам начинались после семи вечера — когда, как правило, суббота, в которую евреям запрещено работать, ездить на лошадях и т. д., уже закончилась. Он не соблюдал кашрут, но избегал есть свинину и другие запрещенные евреям Библией блюда. Словом, как он ни пытался убежать от своего еврейства, порвать с самим еврейским образом жизни, оно притягивало его, словно он был привязан к нему резинкой.

Наконец, в 1902 году произошло еще одно малоизвестное событие. Раввин Йосеф Шнеерсон, шестой Любавичский ребе (Рашаб), тогдашний лидер мощного хасидского течения Хабад, привез к Фрейду своего сына. Занимаясь лечением молодого человека, Фрейд много общался с самим ребе, и мощь интеллекта этого человека, его эрудиция и умение с железной логикой вести спор с атеистом поразили Фрейда. Не исключено, что в тот момент он почувствовал притяжение к религии предков, и это испугало его[182]. Чтобы отделаться от «религиозного морока» и объяснить самому себе, что́ именно с ним происходит, он и написал очерк «Навязчивые действия и религиозные обряды».

Как увидим, Фрейд поступит так еще раз в конце жизни — в ответ на пробуждение в себе религиозного чувства он ответит написанием атеистической и почти откровенно антисемитской книги.

Летом 1907 года Фрейд снова провел четыре дня с Минной во Флоренции.

«Когда я окончательно преодолею свое либидо (в обычном смысле слова), я сяду писать книгу „Интимная жизнь человечества“», — написал он Юнгу позже, из Рима, куда поехал один. Думается, эти слова можно принять за признание, что в 51 год Фрейд был еще вполне сексуально активен и его время от времени мучил характер отношений с Минной. Марта, похоже, смирилась с происходящим и, не желая знать правду о муже и сестре, вытеснив ее в бессознательное, уверилась в придуманный ею самообман.

Тогда же в Риме Фрейд впервые в жизни посмотрел кинофильм, демонстрировавшийся на экране, установленном на крыше дома на площади у его гостиницы, и признался, что почувствовал себя «великовозрастным ребенком», и оставался до конца фильма на месте, «как заколдованный».

Осенью 1907 года в Амстердаме состоялась Международная конференция психологов, одной из задач которой было дать бой Фрейду, книги которого постепенно приобретали популярность в Европе, и игнорировать их становилось всё труднее. Однако Фрейд счел себя не готовым к бою и предложил Юнгу представлять его на конференции. Все выступавшие на конференции, включая такого авторитетного психолога, как Пьер Жане, обрушились с резкой критикой на психоанализ. Ряд ораторов позволили себе откровенно антисемитские выпады. Так, некий доктор Альт назвал всех фрейдистов «грязными и нечистоплотными» — характерные для немцев эпитеты по отношению к евреям.