Другой мир. Союз трех - Максим Шаттам

на мишенях, Колин стрелял, Мэтт бросился на него сзади. Несмотря на то что предатель был самым взрослым на острове и выглядел очень сильным, он не стал сопротивляться и почти тут же заплакал.

Видя, насколько жалок Колин, Мэтт вспомнил реакцию парня на предложение Дага найти добровольцев для помощи по уходу за курами: тогда Колин неуклюже настаивал, что помощники не должны касаться птиц, это будет делать только он сам.

Теперь все встало на свои места: Мэтт понял, что Колин общался с циниками, используя птиц. Крылатых почтальонов. Живя рядом с ними, разговаривая, слушая их, пытаясь наладить контакт, Колин стал понемногу меняться: он научился чувствовать реакцию птиц и, возможно, внушать им необходимые ему вещи, например заставлял нападать на людей, мысленно сообщая им образ жертвы или, может, показывая кусок одежды предполагаемой мишени; правда, Мэтт не знал, есть ли у птиц обоняние, как у собак.

«А записка, которой он заманил меня в ловушку! – подумал Мэтт. – Я поверил, что это сделал ребенок, потому что она написана неровным детским почерком. Это оттого, что Колин не очень сообразительный. Он с трудом выражает свои мысли».

Итак, летучие мыши нападали неслучайно! Они сначала летали над Кентавром, то есть над вольером! Там Колин ждал их и пытался с ними общаться. Должно быть, ему на это требовалось какое-то время… Та необычная птица, преследовавшая его во время экспедиции в город… Тогда Мэтт удивился, что она как будто наблюдает за ним! А Колин просто хотел передать с птицей записку, которую позже прочитали циники у фонтана: маленький клочок бумаги! Эмбер рассказала, что Колин приходил к ней поговорить. Нервничал, пытался поведать об изменениях, происходящих внутри его. Все элементы пазла сложились.

Увидев вылезающих на берег и вытирающихся Эмбер и Тобиаса, он заметил, что их тела покрыты неслабыми синяками, и вновь заплакал.

И во всем признался, закончив предупреждением:

– Даже если в ближайшее время я не отправлю им новую записку, они атакуют – больше ждать они не собираются.

Вторжение становилось неизбежным.

Вечером Мэтт собрал пэнов и все им рассказал. О неизбежности битвы, во время которой им придется сражаться за собственную свободу или даже жизнь. Были сформированы три отряда. В первый, под командованием Эмбер, вошли пэны, чувствовавшие в себе изменения и собиравшиеся практиковаться в них до последнего момента. Второй – его возглавил Мэтт – вооружился и стал тренироваться, постоянно увеличивая нагрузки. Третий, командовать которым поручили Дагу, принялся готовить местность к появлению врага. Что касается Тобиаса, он упражнялся вместе с остальными лучниками, отказавшись быть их командиром, поскольку чувствовал, что стреляет еще очень плохо. В итоге командовать лучниками поручили Митчу.

Колин ползал по земле, умоляя, чтобы ему разрешили помогать, и клялся, что сделает все, чтобы его простили. Некоторые пэны, особенно маленькие, предлагали убить его, но Мэтт твердо сказал им «нет», и теперь Колин ходил за ним по пятам, как раб. Он согласился написать под диктовку Мэтта записку, оттягивая появление циников на два дня. Этого было очень мало, но так пэны, по крайней мере, могли знать время нападения и выиграть за счет неожиданности.

В течение суток все учились обращаться с оружием и продолжали изучать свои изменения. За несколько часов до начала атаки пэны отправились отдыхать: измученные, они заснули, несмотря на парализующий стресс; в полночь все были на своих местах – среди зарослей; чувствуя, как бешено колотится сердце, они наблюдали за вражеской армией, вступающей на мост…

Мэтт ощущал, как по спине струится пот. Страх и тревога одолевали его. План во что бы то ни стало должен сработать. Иначе их всех убьют.

Пэны были рядом, и каждый знал, что ему предстоит делать.

По мере того как приближалось время действовать – действовать первыми, – сердце Мэтта билось все быстрее. Назад пути нет.

Продолжая наблюдать за лысым, покрытым татуировками циником, Мэтт думал, что тот тоже нервничает; хотя глаза великана настолько впали, что казались почти черными и издалека было непонятно, волнуется он или нет.

Неожиданно командир циников остановился и поднял руку. Он что-то негромко произнес – что именно, Мэтт не смог расслышать, но все циники одновременно вытащили мечи и топоры.

У Мэтта перехватило дыхание. Он едва удержался от желания вскочить – больше ждать было невозможно, пусть даже еще не все солдаты зашли на мост: циники что-то подозревали, значит рисковать нельзя.

Мальчик глубоко вздохнул, на секунду закрыл глаза, стараясь сосредоточиться, обхватил ладонями рукоять меча, лежавшего перед ним на земле, и одним прыжком выскочил из укрытия на вершину небольшой скалы. Стоя там, он оказался над мостом, прямо напротив вражеской армии.

Лысый великан заметил его и, словно рассматривающий добычу из норы хищник, наклонил голову.

– Мы вас сюда не звали! – крикнул Мэтт. – Уходите, пока можете, и мы вас пощадим!

Услышав эти слова, почти все циники засмеялись. Некоторые, кровожадно улыбаясь, вновь подняли мечи и топоры. Предупреждение оказалось напрасным. Бой становился неизбежным. Должна была пролиться кровь. Мэтт вновь пережил боль, испытанную в тот момент, когда он проткнул своим мечом жруна. Любая жестокость бесполезна. Циники провоцируют их, и это они ответственны за то, что сейчас произойдет. Его злило, что они были такими упрямыми. Ему снова придется драться, и от этой мысли ему стало грустно. «Не раскисай! – приказал он себе, разглядывая воинственно настроенных противников. – Это они пришли сюда, чтобы напасть на нас, и на них лежит ответственность за жестокость, они хотят драться, а ты должен защищаться, чтобы тебя не убили. За свои поступки отвечают только они сами». Мэтт подумал про Землю, про загрязнения, про лежащую на людях вину в этом: они знали, что отравляют воздух, воду, почву. Иногда взрослые ведут себя как глупцы. У них было время исправить ошибки, доказать, что новые поколения людей имеют право рождаться. И если теперь должна пролиться кровь – виноваты в этом только циники. Ни Мэтт и ни один пэн острова не хотели, чтобы все так получилось.

Смех солдат придал Мэтту сил, и его страх быстро перерос в гнев. С каждым следующим взрывом непристойного хохота он чувствовал, как внутри закипает ярость, каждая насмешка вытесняла из его груди жалость и сострадание. Скоро в его сердце осталось только презрение к этим кровожадным кретинам, желавшим воевать. Он помрачнел. Раз циники понимают только язык оружия, придется им ответить на этом же языке. Зрачки Мэтта блестели; он коротко и холодно засмеялся, и ближайшие к нему циники вдруг прекратили ржать. Мэтт ощутил себя сильным. Он посмотрел на них с