Геносказка - Константин Соловьев

Гензель собирался подскочить к человеку-льву и раздробить ему затылок стволом мушкета, но Гретель вдруг встретила глазами его взгляд и едва заметно качнула головой. Очень трудно прочитать выражение глаз, прозрачных, как кристаллы хрусталя в горной реке. Иногда кажется, что это вовсе не возможно. Но Гензель вдруг увидел в этих глазах грусть. И остался без движения.

— Вот видите, сударь, сделка была честной, — сказала Гретель, обращаясь к хрипящему животному, тщетно щелкающему челюстями. — Пусть я и ведьма, но я честно выполнила уговор. Ваша кровь кипит от гормонов. Только вот ее остается все меньше и меньше, но это уже не моя вина.

Человек-лев скользнул по ней безумным взглядом. Он даже не попытался ответить. Непонятно было, слышал ли он вообще Гретель. Его огромное тело, поросшее шерстью, агонизировало, мышцы напрягались и опадали. Но он все-таки полз вперед. Умирающий, полный чистой, как слеза альва, ненавистью, он торопился свести счеты с той, кого считал своим врагом. Гензель вздохнул. Под ребра изнутри мягко толкнуло какое-то чувство, похожее на уважение. Даже хищники умеют уважать чужое упорство и бесстрашие.

Гретель убрала со лба несколько коротких белых прядей, как часто делала в минуты задумчивости. Таких минут в ее жизни было много, может, поэтому, как подшучивал Гензель, она нарочно не отпускала длинных волос — чтобы иметь возможность их теребить.

— Вы могли жить, сударь, но вы попросили у ведьмы то, что вас погубило. Кто же из нас виноват?

Она не очень долго ждала ответа. Человек-лев рявкнул и попытался схватить зубами ее ногу. Если бы ему это удалось, ступня Гретель мгновенно превратилась бы в кашу из раздробленных костей, не помог бы и толстый кожаный ботфорт. Но она проворно убрала ногу.

Многие люди считали Гретель отрешенной и слишком задумчивой. Живущей в ином, невидимом мире и слабо реагирующей на внешние раздражители. И многие потом об этом жалели.

— В этом все люди, — задумчиво сказала Гретель, и уже непонятно было, обращается она к хрипящему от ненависти человеку-льву, к Гензелю, к самой себе — или же вовсе ни к кому из перечисленных. — Они отчаянно требуют у ведьмы чуда, не желая слышать предупреждений и оговорок. Они упрямо хотят невозможного и уверены в том, что геномагия вправе им его дать. Увы, иногда они получают то, чего просят. И неминуемо уничтожают себя.

Человек-лев стал задыхаться. Легкие его клокотали, как кузнечные мехи, в которые попала влага, из пасти высунулся длинный алый язык, покрытый кровавой пеной. Но взгляд оставался прежним, черным от ненависти, жгучим, тяжелым. Существа с таким взглядом не отступаются. Наверно, Гретель тоже наконец это поняла.

— Не принимайте подарков от ведьмы, если не уверены, чего на самом деле желаете, — сказала она, запуская тонкую бледную руку за пояс короткого, по мужской моде, дублета. — И, может, тогда геномагия будет милостива к вам…

В руке ее появилась крохотная склянка, прозрачная и невесомая. Но Гензель все равно напрягся. Слишком уж часто он видел, как капля какого-то совсем безобидного на вид зелья творила с людьми и вещами страшные вещи, подчас не подчиняющиеся осознанию.

Но в этот раз ничего откровенно жуткого не произошло, когда Гретель щелчком открыла склянку — и опорожнила ее на умирающего мула. Небо над Лаленбургом осталось его прежнего цвета несвежей мертвой рыбины, гром не грянул, молнии не сверкнули. Но мул вдруг почти мгновенно затих, словно оглушенный тяжелой дубиной между глаз. Он еще пытался рычать, тщетно напрягал мускулы, ворочался, но тело его стало обмякать, набухшие мышечные волокна под шкурой разглаживались, конечности цепенели. Еще несколько секунд — и кипящие ненавистью глаза затуманились, потеряли блеск, стали большими черными жемчужинами, запотевшими от чьего-то дыхания.

— Не очень-то эффектно, сударыня ведьма, — заметил Гензель, подходя поближе, чтобы рассмотреть мертвую тушу получеловека-полузверя. Даже распластанная посреди мостовой, она все еще выглядела угрожающе. — Я думал, ты сделаешь что-то более жуткое. Например, превратишь его в лягушку.

Гретель не торопясь спрятала склянку.

— Сколько раз тебе повторять, братец, я не занимаюсь ярмарочными фокусами.

Гензель поморщился и несколько раз сплюнул на брусчатку, чтобы избавиться от неприятного привкуса чужой крови на губах. Кровь толстяка отдавала чем-то зловонным и приторным.

— Я помню одного наглого парня в Муспелльхейме, которого ты превратила в лилипута. Его еще сожрали чертовы гуси…

— То был другой случай, — спокойно ответила Гретель, поправляя берет. — Этот заслужил безболезненную смерть. Всего лишь нейропарализующий токсин. Мгновенный паралич нервной ткани.

Гензель поморщился, как делал всегда, слыша непонятные и грозные слова из лексикона геномагов. Сам он на дух не выносил таких словечек, даже если их произносила сестра своим тонким голоском. Они всегда казались ему зловещими и какими-то пророческими. Как запах разложения, сопутствующий чумным покойникам.

— Мне плевать, от чего он дух отдал, хоть от простуды. Давай-ка, сестрица, побыстрее делать из этого местечка ноги. Насколько я помню, Лаленбург печально славится тремя вещами — самыми старыми шлюхами на всем континенте, самым гадостным вином и самой проворной городской стражей. И если с первыми двумя я познакомился в достаточной мере, от третьей предпочел бы уклониться…

Гретель фыркнула — как всегда, когда Гензель пытался продемонстрировать лоск высокой речи. Видимо, она находила его попытки говорить аристократическим языком по-детски наивными и неуклюжими. Что ж, каждый в своем нраве… Не пытается же она заставить его полюбить гадостные словечки геномагов!..

— Пора уходить, — согласно кивнула Гретель. — Этот город не любит геноведьм.

— Кто бы мог подумать? Мы в городе неполный час, а тебя пытались убить уже трое. Знаешь, я бы хотел уточнить одну деталь… Насколько богатой у тебя была здесь практика четыре года назад, сестрица?

— Ты же знаешь, Гензель, я не обсуждаю своих контрактов.

— Да, даже с братом. Но это чисто деловой вопрос. Я хочу прикинуть — сколько еще человек попытается перерезать нам горло, прежде чем мы доберемся до постоялого двора. И в чем еще ты здесь упражнялась? Давала ли людям ядовитые зубы и крылья? Может, превращала людей в трехметровых ящеров? Наделяла убийственным взглядом?..

Гретель взглянула на него и вдруг улыбнулась. Ее бледное и худощавое лицо в сочетании с холодными и ясными глазами не сочеталось с улыбкой, как не может сочетаться лед с огнем, но когда она улыбалась, Гензель всегда хмыкал в ответ. Не мог удержаться.