На изломе - Олег Бажанов

– Сам-то ты что не спишь? – поинтересовался Иванов.

Виктор внимательно посмотрел ему в глаза, как бы решая: говорить или нет? – и сказал:

– Глянь, Саня, как девчата любят своих мужей. Вот смотрю я на этих двух женщин, и так мне на душе становится хорошо! Как повезло, Саня, мужикам, у которых такие вот жены. Они, может быть, этого не понимают, а я понял. Да за такую бабу, Санек, я бы не только ноги, я бы головы не пожалел! Ну почему нам с тобой так не повезло?

– Да нет, Вить, может быть, мне и повезло.

Виктор смотрел на Иванова непонимающим взглядом.

– Если хочешь, расскажу.

Виктор согласно кивнул.

– Познакомился я со своей будущей женой еще до Афгана. Я тогда ходил в лейтенантах, часто посещал рестораны, водил разные компании и вел, как говорится, беспорядочный образ жизни. Мы с друзьями регулярно посещали плавательный бассейн, вот там я ее и увидел. Вначале мне понравилась ее ладная фигурка. Девочка вообще была спортивная. Один парень из нашей компании давно уже за ней ухаживал и очень сокрушался, что не может с ней переспать. Может быть, и это тоже меня «подогрело». Короче, я с ней познакомился. И чем больше я ее узнавал, тем больше она мне нравилась. Правда, характер у этой девочки был крутоват, но это меня не пугало. И я ей стал небезразличен, но до постели дело долго не доходило. Случилось у нас это только перед самой моей командировкой в Афган. Оказалось, что я у нее первый. Думал: уеду – забуду. Но написал из Афганистана. Сам ведь знаешь, как там радуешься каждому письму. Она ответила. И такие письма писала, что я решил: если вернусь – обязательно женюсь! И женился. И потом никогда не жалел об этом. Поначалу все шло замечательно. Мы с ней поменяли два места службы. Она училась заочно в институте. Потом работала. Но всегда, когда я приходил домой со службы, меня ждали накрытый стол и уют в доме, понимание, тепло и любовь любимой женщины. Если полеты заканчивались поздно, она ждала. Господи! Как же я был счастлив! Почему не понимал этого тогда?!

Потом что-то изменилось. Мы оба не заметили, как любовь ушла. Начались скандалы. Вроде и причин-то не было. Мы поняли, что пора рожать ребенка. Раньше мы не хотели детей. Я был молод, полон энергии, все в жизни воспринимал как должное. При переездах на новое место службы у нее всегда возникали трудности с работой. Боялись, что на ребенка денег нам не хватит. И вот, через пять лет совместной жизни она родила мне сына. Жена находилась еще в роддоме, а я устроил грандиозную гулянку по случаю рождения Иванова-младшего. А где водка, там и женщины, сам знаешь. А тут еще это воздержание, будь оно неладно! Ну и связался я тогда с одной разведенной. Все пять лет не изменял жене, а тут сорвался… Красивая чертовка! И взяла меня так, что я «с катушек» и съехал, и продолжал к ней бегать, даже после того как жена вернулась домой из роддома. Хотел я бросить эту чертову бабу, видит Бог, хотел! Но ведь и она это понимала и привязывала меня к себе все сильнее. Я читал про японских гейш, так, наверное, она им ни в чем не уступала: наряды по теме, обстановочка в квартире подходящая и картинки там всякие, журналы, фотографии… Учительница в этом деле была – что надо! В конце концов, жена об этом узнала. Она меня так и не простила. Как я ее умолял! Как уговаривал! Она не хотела меня видеть. Подала на развод. Но у нас был маленький ребенок. Жена настаивала. На второй раз нас развели. Через месяц перевелся в другую часть. Через полгода узнал, что моя бывшая жена с сыном уехали к ее родителям. А у меня дальше была командировка в Чечню. Вот уже больше года я их не видел. Даже не представляю, каким сейчас стал мой сын.

Иванов замолчал.

– Зачем ты переводился в другую часть? – после долгой паузы спросил Виктор. – У тебя же сын. Зачем уехал?

– Она просила. К родителям сразу ехать не захотела. Просила, чтобы уехал я.

– Сына любишь?

– Зачем ты спрашиваешь? Конечно, люблю. Только не видел давно.

– Я почему спросил: у меня тоже сын. – Виктор вздохнул. – Ему уже семь лет. В этом году в школу пойдет.

– Большой.

– Да. И я его очень люблю. Скучаю по нему.

– А я своего знал всего четыре месяца. Даже привыкнуть не успел. – теперь вздыхать пришла очередь Иванова. – Интересно, какой он сейчас?

– А где живут родители твоей бывшей?

– Здесь. В этом городе. Я ведь службу здесь начинал.

– Здесь?! У тебя здесь рядом жена и сын, а ты сопли распускаешь!.. Я бы на твоем месте со всех ног побежал к ним, на карачках бы ползал перед женой, пока не простила бы! – Виктор заметно повысил голос: – А ты тут с тросточкой ползаешь, интеллигент в голову покалеченный! Значит, и не любил ты ее никогда! Бросил легко и не хочешь встретиться, значит, не любил!

– Я же сказал, что прошла любовь, – Иванов не стал повышать тон. – И не могу я сейчас к ней идти: пожалейте, пожалуйста, инвалида! Так, что ли?

Последняя фраза у Иванова вырвалась сгоряча. Он увидел, как при слове «инвалид» потемнели глаза Виктора, как заходили на скулах желваки. По его взгляду Иванов как бывший боксер понял, что в следующую секунду последует удар в челюсть, и уже прикидывал, сколько пролетит по палате, потому что решил не уворачиваться от мощного кулака десантника.

– Что за шум, а драки нет? – неожиданно произнесла голова ходячего из соседней палаты, появившаяся из коридора в приоткрытой двери. – А то меня просила узнать дежурная сестра, чего вы шумите? – извиняющимся тоном добавила голова.

– Больше не будем, – пообещал Виктор, расслабляясь.

Голова исчезла за дверью.

– Ну и дурак же ты! – Виктор спокойно повернулся к Иванову спиной.

Иванов тоже устроился на своей кровати лицом к стене и спиной к Виктору. Разговаривать дальше не хотелось.

Минут через пять Виктор позвал:

– Слышишь, Санек?

Иванов сделал вид, что спит. Виктор не отставал:

– Санек, говорю, слышишь?

– Ну? – промычал Иванов сонным голосом.

– Как ее зовут-то?

– Кого?

– Ну, жену твою.

– Нет у меня жены, – вредничал Иванов.

– Я те щас все-таки врежу, остряк, блин, самоучка!..

Иванов услышал, как Виктор завозился на кровати и, не дожидаясь, пока тот дотянется костылем, ответил, не поворачиваясь:

– Светлана…

Виктор успокоился. Через минуту Иванов снова услышал его голос:

– Имя-то какое светлое. А ты – дурак!

Иванов это знал и сам. Душа тосковала по домашнему уюту, семье, счастью, так глупо потерянному.

Ночью Иванову не спалось. Он уже долго лежал с открытыми глазами, неотрывно глядя в одну точку на потолке. Думал о своей жизни. О своей непутевой жизни.

– Саня, ты чего не спишь? – неожиданно прозвучавший в тишине голос Виктора вернул Иванова к действительности.

Виктор спросил полушепотом, а показалось, будто эхо отразилось от стен палаты, – такая тишина стояла в здании и за окном на улице.

– Все нормально, – тихо ответил Иванов.

– Давай спать, – Виктор стал укладываться поудобнее, и под его массивной спиной резко и противно заскрипела кровать. По палате прошла затихающая волна шевелений и стонов.

– Извините, – прошептал Виктор в темноту и снова пошевелился.

Теперь уже под его большим телом кровать громко заскрипела с повизгиванием железа. Но к удивлению Иванова, никто не проснулся.

– Бля, койка чертова! – тихо выругался Виктор.

Минут через десять он уже мирно посапывал. Иванову не спалось. Стараясь не шуметь, он перебрался с кровати на подоконник к открытому окну, через которое летняя ночь приятной прохладой неслышно входила в палату, она несла запахи и звуки ночного города. Иванов смотрел на дремлющий госпитальный забор, на залитую неярким фонарным светом пустынную улицу, деревья, еле слышно перешептывающиеся с неспящим ветерком, на глубокое звездное небо с миллиардами звезд. Там, за забором, существовала по другим законам и правилам другая, кажущаяся теперь очень далекой и даже непонятной жизнь с отдыхающими после рабочего дня людьми, с музыкой и весельем, кафе и ресторанами, любовью к девушкам, семейными заботами – мирная жизнь. Неужели и он когда-то был ее частью? Теперь к прошлому нет возврата. Жить, как раньше, уже невозможно. Ведь параллельно с этой опрятной и красивой жизнью существует другая – страшная, грязная и жестокая. Жизнь рядом со смертью. Две уродливые сестры: война и смерть, они вместе гораздо сильнее своей чудовищной разрушительной силой, сильнее этой, проходящей за госпитальным забором спокойной и размеренной жизни. Мальчишки, еще вчера гулявшие по этой вот улице, не успевшие ничего ни понять, ни измерить в своей короткой мирной жизни, сегодня возвращаются домой из-за черной черты, жестоко рассекающей два разных измерения, две разные жизни, эти мальчишки возвращаются домой, имея короткий и ужасающий своей простотой номер – «200». «Груз 200» – это гробы. Иванов насмотрелся на них еще там, «за речкой», в Афганистане, а потом и в Чечне. Пилоты вертолетов «Ми-8» – рабочие лошадки войны: им и возить, им и стрелять. Иванову не привыкать к такой работе. Но сколько же еще нужно перевести убитых и раненых солдат, чтобы получить ответ на вопрос «Зачем?» Кто-то там наверху, играя в войну, увеличивает счета в банках. А российские ребята погибают за то, что не умеют выбирать себе правителей. И оправдана ли в таком случае вера в разумного царя? На эту тему Иванов после возвращения с похорон Наташи написал песню со словами: