Одинокий путник - Ольга Денисова

Дамиан неожиданно вспомнил картинку из раннего доприютского детства. Он ничего не помнил, кроме отдельных картинок, но зато картинки эти в его голове были отчетливыми и подробными. Промозглый апрель, снег сошел, черная, мокрая земля покрыта сором, небо затянуто низкими сырыми облаками, и мать, теплая и большая, держит его на руках, стоя на крыльце бани. В бане не топлено, а на лавках расставлены горшки с едой, такой вкусной, что у малыша текут слюнки, и он плачет, требуя немедленно его накормить. Дамиан не помнил своего настоящего имени, крестили его в монастыре Полиевктом, откуда и произошло его прозвище.

Но в тот миг мать звала его настоящим именем, и говорила что-то: он не помнил ее слов, от которых ему стало очень страшно, и если сначала плакал он от голода, то после ее слов – от ужаса.

И теперь, всматриваясь в лес по берегам Выги, Дамиан чувствовал тот же самый ужас, что на пороге бани в далеком, забытом апреле – ужас перед силой мертвецов, рядом с которой меркла крестная сила.

И как назло из-за поворота показались высокие каменные кресты над могилами монахов, погибших во время мора. Дамиан скрипнул зубами и застонал, так громко, что послушник оглянулся и посмотрел на него с удивлением. Неужели им не нравится лежать на высоком крутом берегу? Они бы предпочли быть похороненными на монастырском кладбище, поближе к братии, чтобы и из могил достать оставшихся в живых. Достать ядом, который источают их мертвые тела, ядом, о котором говорил колдун, и, наверное, был не так уж неправ. Иначе почему первыми умирали те, кто отпевал и готовил мертвецов к погребению? Тогда Дамиану показалось хорошей идеей похоронить их на землях князя. А теперь? Теперь, когда он едет мимо, и вокруг – только снег, и ни одной живой души, кроме послушника, которого и за человека-то можно не считать?

Он бы, наверное, снова начал молиться, потому что на лбу, несмотря на мороз, опять выступил пот: Дамиан цепенел от страха. Ему мерещилось, что снег над могилами шевелится, и мертвецы вот-вот начнут вылезать на свет, и вереницей потянутся на лед, перерезая ему дорогу. Но тут из-за поворота показались двое дружников, патрулирующих реку, и наваждение оставило его.

Солнце еще не закатилось, но уже спряталось за крутым лесистым берегом, когда Дамиан добрался до постоялого двора в Лусском торге, где и узнал бесславную историю о стычке монахов с людьми князя.

Дамиан не сомневался, что князь выдаст беглеца Пустыни, у него не было ни малейшего повода сомневаться в этом, а у князя – держать певчего у себя. Поэтому, для порядка отругав брата Авду, архидиакон решил немного отдохнуть с дороги и поужинать в теплой, вонючей избе постоялого двора – не являться же на поклон к Златояру после произошедшего с просьбой об ужине и ночлеге. На радостях он простил двоих дружников, упустивших беглеца в Покровской слободе, выслушав их сбивчивый рассказ о кознях нечистой силы. В нечистую силу Дамиан не поверил – наверняка, братья заснули, а кто-то из охотников развязал и выпустил певчего, указав ему дорогу к торгу.

Князь Златояр – опытный воин, его дружина умела не только собирать дань по окрестным деревням, но и сражалась с настоящим врагом, когда князь Новгородский призывал народ на войну против иноземцев. Его воины не упустят беглеца, они хорошо понимают силу приказа, поэтому Дамиан не спешил, однако откладывать на утро визит к Златояру не стал.

К воротам терема, что стоял в устье Луссы, архидиакон подъехал в сопровождении десятка дружников, и на этот раз стучал в ворота громко и властно, не так, как прошлой ночью.

Ворота отворились не скоро, и навстречу монахам вышли воины с факелами, мерея «братию» презрительными взглядами. Однако Дамиана их заносчивость не задела – он деловито осмотрелся и улыбнулся в усы: неважно, кто победил в стычке, неважно, как дружина князя относится к дружине монастыря. Важно, что Златояр боится отцов церкви, и будет преданно блюсти ее интересы, чтобы не потерять своей власти.

– Я должен видеть князя, – посмотрев на воеводу сверху вниз, сказал архидиакон.

Но ответил ему не Путята.

– Я здесь, отец Дамиан, – раздался из темноты скрипучий голос, – я ждал тебя.

Князь, одетый в соболью шубу до пят, в расшитой золотом шапке, выступил вперед, и двое воинов держали над ним факелы, словно желали осветить его богатый парадный наряд, столь неподходящий для позднего зимнего вечера.

– Я просил тебя о помощи, князь, и, говорят, ты изловил беглеца, который обокрал обитель.

– И что ты хочешь? – спросил Златояр, гордо задрав подбородок.

– Я хочу получить обещанное.

– Я обещал выдать тебе злодея и вора, разве не так? Злодея и вора, Дамиан.

– Да, – кивнул архидиакон, не понимая, к чему клонит князь.

– Злодея и вора, а не певца и не волхва.

– Какого волхва, Златояр? О чем ты говоришь?

Но князь не услышал его:

– Я поклялся, и ты должен помнить мою клятву – никогда больше не выдавать церкви врагов вашей веры. С меня довольно одного предательства, одного несмываемого пятна на честном имени воина. Я больше двадцати лет не сплю ночами, слыша предсмертный крик Велемира, или ты не знал об этом?

– Знал, знал, – пробормотал Дамиан, – об этом все знают. Но причем тут вор и злодей, которого я просил изловить?

После злосчастной истории с сожжением двух волхвов, отца и сына, князь действительно принародно поклялся не вмешиваться в духовные дела церковников. Дамиан тогда был молод, но случай этот помнил хорошо, тем более что во время мора, который случился два года назад, Пустынь обращалась к Златояру за помощью, но получила категоричный отказ.

– Не прикидывайся наивным, Дамиан. Или ты не знаешь, что вор и злодей, которого ты ловишь – внук Велемира, Олег?

– Ты что-то путаешь, князь… – пробормотал Дамиан, – это певчий, бывший приютский воспитанник, я знал его с детства, его зовут…

Архидиакон осекся. Лешек. Лешек – заблудшая душа. Алексий… Олег? Да этого просто не может быть!

– Он сам сказал тебе об этом? – вымученно усмехнулся он.

– Нет. Я увидел это в его глазах. Его сходство с Велемиром не вызывает сомнений.

– Князь, мне неважно, чей он внук, – взяв себя в руки, продолжил Дамиан, все еще не оправившись от изумления, – он обокрал обитель, он унес священную реликвию Пустыни, и кем бы ни были его предки, он от этого не перестал быть вором! Надеюсь, ты обыскал его?

– Нет, – князь покачал высоко поднятой головой, – и я не верю, что юноше, обладающему даром, многократно превосходящим дар его деда, понадобится священная реликвия церкви. Волхвы не нуждаются в церковной утвари, даже очень дорогой. Этот мальчик, задайся он такой целью, сможет через несколько лет купить Пустынь с потрохами. Так что ты лжешь мне, Дамиан.