Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

— А вы что подумали бы на моем месте? Это было в тот самый день, когда магистру тамплиеров отрубили голову. Кстати, кто занял его место?

— Арно де Торрож, человек немолодой и благоразумный, с ним нам не придется опасаться припадков ярости, к каким был склонен Одон де Сент-Аман, прими Господь его душу! Даже стычки с госпитальерами, которые случались почти ежедневно, и те прекратились, что уже отрадно. Вот видишь, хорошенько поискав, я все же сумел найти одну хорошую новость, — произнес он, намереваясь удалиться в часовню, но Тибо его не отпустил.

— Прошу вас, монсеньор, погодите еще минутку! Вы ведь обещали рассказать мне, каким образом Ариана оказалась теперь у короля, да еще с благословения госпожи Аньес.

— Да здесь и рассказывать-то почти нечего. Насколько мне известно, однажды вечером, вскоре после того, как отпраздновали свадьбу, она явилась во дворец и направилась прямиком к матери короля. Я не знаю, о чем они говорили, но Аньес сама привела Ариану в покои Его Величества, и ты собственными глазами видел, как сейчас обстоят дела...

— Да-да, конечно! Но почему она покинула принцессу Изабеллу? Да еще ради того, чтобы вернуться в дом ее врага? Не понимаю, как такое могло случиться...

— Об этом, мальчик мой, надо спросить у нее самой, я об этом не имею ни малейшего представления!

Гийом Тирский вдруг заторопился, и это обстоятельство навело Тибо на мысль о том, что, возможно, священнослужитель решил прибегнуть к искусству, полезному для дипломатов, но осуждаемому моралью, — ко лжи. Ему очень хотелось расспросить Гийома Тирского обо всем поподробнее, но он знал, что если архиепископ-канцлер решил о чем-то умолчать, то и под пытками ни о чем не расскажет. Оставалось понять, почему он лжет, и Тибо решил, последовав его совету, расспросить обо всем девушку. Он нашел ее на заднем дворе: Ариана помогала Мариетте развешивать только что выстиранное белье.

Она встретила его, как всегда, приветливо, с той счастливой улыбкой, которая, похоже, не сходила теперь с ее лица, но когда он — очень осторожно! — задал вопрос о ее возвращении, Ариана отвела глаза и наклонилась к корзине с бельем.

— Все получилось очень просто, — пожав плечами, сказала девушка. — Я больше не могла жить вдали от него, потому и покинула Наблус...

— И никто вас не удерживал?

— Никто. А почему кто-то стал бы это делать?

Теперь она держалась так же неестественно, как и канцлер, и Тибо потерял терпение.

— Я думал, мы — друзья, — произнес он с горечью, к которой примешивался гнев, — а вы обращаетесь со мной, как с едва знакомым и назойливым человеком. Я целый год ничего ни о ком не знал и, наверное, имею право узнать чуть побольше. Между вами и королевой Марией что-то произошло?

— Ровным счетом ничего. А что, по-вашему, могло произойти? Я вам уже сказала: я вернулась, чтобы быть рядом с моим королем. Я знала, что ему становится все хуже, и мне непереносимо было находиться от него вдалеке.

— И вы сочли, что можно отправиться к госпоже Аньес прямо от ненавидящей ее женщины, которая вас приютила? Вы не находите такое поведение недостойным?

Ариана сильно покраснела и уставилась на него заблестевшими от слез глазами:

— Я не смогла бы вернуться во дворец без госпожи Аньес. В конце концов, именно она забрала меня из дома моего отца! Кроме того, за год многое изменилось, и — не знаю, поверите ли вы мне, но и королева, и принцесса расстались со мной без сожалений! А теперь оставьте меня и не мучайте короля расспросами, он и без того несчастен! Удовольствуйтесь тем, что займете подле него прежнее место. И помните, что он тяжело болен и, несомненно, сражаться больше не сможет!

— Приказывать мне может только он! — в ярости выкрикнул Тибо. — А что касается места, — вам тоже следовало бы оставаться на своем! Насколько мне известно, он на вас не женился?

Эти жестокие слова произносить было ни к чему, и Тибо тотчас пожалел о сказанном. Но он был слишком горд для того, чтобы просить прощения, да к тому же еще, несмотря на то, что минутой раньше сказала ему Ариана, у него было тягостное ощущение, что он уже не может занять свое прежнее место. Все стало иначе — не так, когда он и Мариетта были единственными близкими Бодуэну людьми. Конечно, никто — и в особенности король — не пытался отнять у него привилегию ночевать в королевской спальне, но Тибо вскоре заметил, что теперь там царили женщины. Он убедился в этом на следующий же день после своего возвращения. Помимо Жоада бен Эзры, который тотчас явился, чтобы назначить новое лечение с учетом нынешнего состояния больного, вокруг короля, сменяя одна другую, хлопотали четыре женщины: при нем, разумеется, оставались Мариетта и Ариана, но к ним присоединилась и Текла, армянская служанка, с которой Тибо не был знаком, а главное — госпожа Аньес, которая приходила несколько раз в день и окружала сына безмерной нежностью. Бодуэн черпал в этих потоках нежности поддержку, не сознавая, что мать бессовестно пользуется его беспомощным состоянием для того, чтобы делать политические ходы и добиваться выгод и преимуществ для своих приближенных, одновременно стараясь исподтишка устранить тех, кто мог бы, когда смерть сделает свое дело, воспротивиться ее власти. Она, вместе со своим братом-сенешалем, во время тяжелого приступа болезни, когда Бодуэн едва сознавал, что происходит вокруг него, и потому допустил возмутительное избрание Гераклия, попросила Адама Пелликорна поискать себе другое жилье — под тем предлогом, что ночью рядом с королем должны оставаться лишь надежные люди, а он, прежде служивший в войсках графа Фландрского, не мог считаться таковым. А когда король, немного оправившись, осведомился о нем, ему ответили, что Адам уехал, и никому не известно, что с ним сталось... Король без раздумий в это поверил.

— Я огорчился тогда, — вздохнул Бодуэн, — потому что это ты привел его ко мне и потому что он мне доверился, но меня это не удивило. Он прибыл в Святую землю с высокой миссией, и, наверное, ради исполнения этой миссии он и уехал.

— А вы можете рассказать мне, что это была за миссия?

— Я не имею права рассказывать тебе об этом, Тибо, ты должен понять. Он один...

— И все же, когда я уезжал, он сказал, что все мне объяснит. Может быть, когда-нибудь он еще вернется?

Тибо не очень в это верил. Его дружеское расположение к человеку, который был десятью годами старше, зародилось внезапно и просто, и он никогда бы не подумал, что такой веселый товарищ может скрывать тайну настолько важную, чтобы не разделить ее с ним, несмотря на то, что королю он открылся. С одной стороны, это было хорошо, поскольку он признал Бодуэна своим сюзереном, но с другой — юноша не мог отделаться от мысли о том, что истинная дружба, то братство, которое складывается в битвах, когда смерть близка, создает особые связи, самой прочной из которых должно быть доверие. Впрочем, Адам мог счесть его слишком молодым для того, чтобы все ему рассказать. Сам он, во всяком случае, точно знал, что без раздумий и даже с радостью разделил бы с Адамом тайну, тяготившую его с той минуты, как Саладин высказал ему свое странное требование: найти затерянную в одном из колодцев Иерусалима Печать Мухаммеда, — хотя Бодуэну, разумеется, он ни словом об этом не обмолвился. Ему казалось, что здравый смысл, коим в высшей степени был наделен пикардийский рыцарь, помог бы ему решить: стоит ли это дело того, чтобы им заниматься, или — что казалось наиболее вероятным, — следует причислить его к разряду тех неисполнимых поручений, приправленных изрядной долей насмешки, какие дают правители, прекрасно зная, что их требование исполнено не будет, а стало быть, ничто не помешает осуществиться их замыслам. И в самом деле, Саладин дал ему понять, что рано или поздно завладеет Иерусалимом, и остановить его не сможет никто.