Тибо, или потерянный крест - Жюльетта Бенцони

— Твое предположение неверно, — презрительно ответил Саладин. — То, что идет от Аллаха — Великого, Милосердного, Всемогущего, да будет его имя почитаемо до конца времен! — не может быть обычной вещью, такой, как у земных царей: кольцо это вырезано из цельного изумруда, и небесный огонь запечатлел на нем Имя. Весь исламский мир — сунниты, шииты и все прочие — не может не склониться перед тем, кто его носит. И я хочу быть этим человеком, потому что тогда никто, от границ Персии и до Магриба, больше не оспорит моей власти!

Продолжая говорить, Саладин распрямился, и его взгляд, обратившись за пределы дворца и за стены Дамаска, полетел далеко-далеко, через моря, горы и пустыни и устремился к сияющему торжеству, которое он уже предвкушал. Тибо молчал, не желая разрушать его грезы. Однако султан и сам вскоре очнулся и снова заговорил самым естественным тоном.

— Так вот, завтра ты отсюда уедешь, — снова повторил он. — Ты получишь лекарство, и еще одно средство... на случай, если болезнь зашла слишком далеко. Смерть от проказы ужасна, я видел это собственными глазами. И потому Маймонид даст тебе опийную настойку, которая смягчит предсмертные муки.

— Благодарю тебя за щедрость и великодушие, но я знаю моего короля: он не согласится усмирять свои страдания на том самом месте, где Христос претерпел искупительные страсти...

— И все же ты его возьмешь... Ах да, чуть не забыл: в Иерусалиме беспокоятся о судьбе сеньора Рамла, Бодуэна д'Ибелина, который был моим пленником. Я назначил за него выкуп: двести тысяч динаров...

Тибо был ошеломлен такой непомерной суммой.

— Ибелины богаты, но таких денег они никогда не смогут заплатить! Это королевский выкуп.

— Вот потому я и обходился с ним, как с королем, — насмешливо ответил Саладин. — Он сам торопил меня назвать сумму выкупа, чтобы вернуться и жениться на принцессе Сибилле, которая вроде бы его ждет. Я и назвал, — вздохнул он, не глядя на собеседника, который все не мог понять, как может Саладин, после того как парил в облаках своих имперских грез, торговаться, словно продавец ковров на восточном базаре.

— То есть, выходит, что он все еще здесь?

— Нет. Взяв с него слово вернуться, если ничего не получится, я отпустил его в Византию, к басилевсу, готовому, по его словам, заплатить за него выкуп... Однако, признаюсь, он разжег мое любопытство, и мне захотелось когда-нибудь познакомиться с этой дамой, которая, очевидно, настолько красива, что мужчина решился на подобные безумства! Она ведь, кажется, твоя родственница?

— Да, и она в самом деле очень красива. Вот только сердца у нее нет, и я боюсь, что Рамла это скоро заметит...

— Тот, кто позволяет женщине управлять собой, кто дает ей власть над своими мыслями и поступками, недостоин быть мужчиной... более того, он недостоин стать королем! Отдохни еще немного, ведь завтра тебе предстоит долгий путь, — добавил Саладин.

Встав, он на мгновение положил руку на плечо своего недавнего узника, и тот удивился:

— Ты теперь обращаешься со мной почти по-дружески. Почему?

— Потому что я оценил тебя по достоинству.

— И ты надеешься, что я принесу тебе кольцо! Откровенно говоря, надо быть сумасшедшим, чтобы согласиться на такое предложение!

— Нет, для этого надо любить своего господина больше, чем себя самого. Твой король должен быть счастлив, имея такого слугу, как ты. Пусть он соблюдает перемирие, и оно продлится столько же, сколько его жизнь!

Глава 7

Огонь на башне

За последним поворотом дороги взгляду Тибо открылся Иерусалим, и, увидев этот город снова, он понял, что будет любить его до последнего вздоха, до тех пор, пока в его жилах останется хоть капля крови. Город, воздвигнутый на высокогорном плато между небом и глубокими ложбинами Гиннома, в которые прочно вросли его обновленные крепостные стены, выложенные циклопической кладкой56, напоминал в чистом и прозрачном свете, какого не встретишь больше нигде, исполинский золотой шар. После тяжелого пути по суровым горам Иудеи перед путником словно раскрывался ларец с ослепительно прекрасными драгоценностями, сокровищница, полная колоколен, башен, террас и куполов. Слева сиял синий купол Храма, который во времена турецкого завоевания назывался мечетью Омара, справа — сверкал золотой купол Анастасиса, а за базиликой Гроба Господня высилась мощная башня Давида, грандиозный донжон, над которым вольно реяло королевское знамя, и при виде его Тибо улыбнулся: благодарение Богу он все еще здесь, он все еще жив! Под лучами жаркого солнца все это блестело, сверкало, мерцало наподобие гигантской короны, сотворенной во славу Царя Христа, и Тибо, чья душа преисполнилась восторга, спешился и преклонил колени на камнях дороги, благодаря Того, кем было создано все вокруг. Стояли теплые светлые дни, погода была живительной и утешительной, как надежда, а этот город был городом Воскрешения. Почему бы ему не стать и городом исцеления безнадежного больного?

Тибо так счастлив оттого, что привез редкое лекарство, что готов был поверить в любое чудо, ему казалось, что возможно все. Тем временем его конь прокладывал себе путь по людным улицам города, и Тибо снова видел Иерусалим, точно таким же, каким знал его всегда, с его пестрой толпой, говорливой или монотонно бормочущей в соответствии с ежедневными уставными часами молитв или праздниками более или менее значительных святых, которые отмечались в тот или иной день. Одних почитали только в каком-нибудь из кварталов, других — во всем городе. Но и сам Тибо, вернувшийся после долгой отлучки, не остался незамеченным: слишком давно в городе знали королевского щитоносца и друга детства Бодуэна, и его имя неслось впереди него по улицам и площадям:

— Бастард де Куртене! Он вернулся! Его не убили!

Тибо окликали, угощали фруктами и сладостями, какая-то хорошенькая женщина бросила ему цветок, — и он благодарил ее улыбкой, но продолжал свой путь, не останавливаясь. Тем временем слухи о его возвращении достигли цитадели, и опускная решетка ворот поднялась перед ним прежде, чем он назвался. Когда Тибо оказался во дворе, его тотчас окружили, тесня со всех сторон: каждому хотелось разузнать хоть что-нибудь, чтобы было о чем рассказать в тавернах нижнего города, — и никому не приходило в голову принести ему воды или спросить, как он себя чувствует, — но Тибо никому не отвечал: прежде всего он должен был отчитаться перед королем.

— Король, — сказал кто-то, — выходит из своей спальни только чтобы заседать в Совете или помолиться в часовне.

— Ему так плохо? Тогда отчего же слышны эти звуки — пение, скрипки, праздничный шум?