Парижская жена - Пола Маклейн

— Конечно, прекрасен, — ответила я. Так оно и было. Но я еще не была уверена, что могу поделиться с Полиной своими сложными чувствами по поводу произведения. Даже ее просьба прочесть рукопись вызвала у меня прилив волнения. Полина умна. Что она подумает, когда увидит, что меня совсем нет в романе? Решит, что у нас с Эрнестом не так все гладко? А может, поймет то, что не поняла или не смогла понять я?

— Роман о Памплоне подождет, — сказал Эрнест. — Над ним надо еще поколдовать. — Он с аппетитом принялся за сосиски с вкуснейшей картошкой, потом, ненадолго оторвавшись от еды, продолжил: — Если не шутишь, могу дать почитать другую вещь.

— Я говорила серьезно, — сказала Полина. — Разве ты не понял?

После обеда, когда Эрнест принес вниз и вручил рукопись Полине, она поблагодарила его:

— Это большая честь для меня.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда прочтешь эту проклятую повесть. — И с этими словами Эрнест оставил нас ради бильярда с герром Лентом.

Только заглянув через плечо Полины и прочитав название рукописи, я узнала, что он дал ей «Вешние воды». Я почувствовала прилив тошноты, осознав, что он так и не отказался от прежних планов. Эрнест лишь оттягивал время, дожидаясь своего читателя.

После его ухода Полина свернулась калачиком в уютном красном кресле у камина, а я вернулась к роялю. Мне было трудно сосредоточиться на музыке, потому что, читая, Полина громко смеялась. В конце концов я решила, что нуждаюсь в продолжительной прогулке, и встретились мы только за ужином через несколько часов.

— Невероятно смешно, — похвалила она Эрнеста, когда он еще не успел сесть за стол. — Очень остроумно и забавно. Я на вашей стороне.

— Мне она тоже показалась забавной, — сказал он. — Но мои самые близкие друзья другого мнения. — И он выразительно посмотрел на меня.

— Думаю, это непорядочно по отношению к Шервуду, — сказала я.

Теперь Полина ясно видела свою задачу.

— Если повесть хороша, разве это не дань уважения Андерсону? Отсутствие откликов — вот плохой знак.

— Я тоже так считаю, — опять согласился Эрнест, и они, поддерживая друг друга, стали — слово за слово — выражать свое единодушие все более экспрессивно.

— Другой реакции быть не может, ведь так? Разве не будет он, в конечном счете, польщен?

— Того, кто что-то значит, не может ранить сатира, — сказал Эрнест.

— На мой взгляд, потрясающе. Повесть отличная — тебе надо срочно ее публиковать.

До того момента я не осознавала полностью, как уязвлен он был, когда все, включая меня, отнеслись к повести пренебрежительно и отвергли ее. Он любил, когда его хвалили, и нуждался в этом. Ему было необходимо, чтобы его любили и даже обожали. Но сейчас меня беспокоила поддержка Полины. Встретив ободрение, он пошлет «Вешние воды» в «Бони и Ливерайт», своему американскому издателю, и ничего хорошего из этого не выйдет. Андерсон — главный автор издательства, именно по его рекомендации Эрнест заключил с ними первый контракт, и я не сомневалась, что повесть вызовет у них раздражение. Когда же это известие дойдет до Андерсона, он будет более чем взбешен. Мы навсегда потеряем его дружбу, как уже потеряли дружбу Гертруды. Тяжело видеть, как Эрнест отталкивает своих учителей, словно этими болезненными ударами доказывает себе (и всем остальным), что никогда особенно и не нуждался в их протекции. Но теперь я чувствовала, что мои руки связаны. Я не могла больше критиковать эту повесть.

На следующий день Эрнест привел в порядок рукопись, упаковал ее в бандероль и отправил с письмом Хоресу Ливерайту, где писал, что отдает им повесть, просил аванс пятьсот долларов и сообщал, что роман о корриде, которым у него есть все основания гордиться, близок к завершению. И бандероль отправилась в странствие.

Пока мы ждали ответа, разразилась новая буря с дождем. Мы коротали время в гостинице, читая и проводя больше обычного за столом. Днем Эрнест и Полина завели обычай гулять над обрывом за гостиницей или медленно обходили город, поглощенные беседой.

— Она много читает, — сказал как-то вечером Эрнест перед отходом ко сну. — И замечательно говорит о литературе.

— Ты имеешь в виду — не только о Генри Джеймсе?

— Да, — ухмыльнулся он.

Генри Джеймс так и остался нашей общей шуткой — этот писатель как бы стоял на границе между нами, показывая, что я безнадежно застряла в прошлом, хотя за прошедшее время меня со многим познакомили, а многое я открыла для себя сама.

— Она умная девушка — ничего не скажешь, — сказала я, испытав приступ ревности из-за их возраставшей близости. Полина действительно была умна и, похоже, находила удовольствие в интеллектуальном соответствии Эрнесту. Я была его сторонницей и опорой — с того самого вечера в Чикаго, когда он впервые вручил мне мятые и скомканные страницы. Но не критиком. Я не могла объяснить, почему его произведения хороши и почему они имеют значение для литературы, не могла поддержать вечный разговор между писателями и любителями книг. А Полина могла, и он с удовольствием отзывался на это. В нем бурлила новая энергия — особенно по вечерам, когда он спускался вниз после дневной работы: ведь здесь находилась персона, с которой было интересно разговаривать. А разве есть что-то более возбуждающее? Я могла любить его до сумасшествия, много трудиться, чтобы понять и поддержать, но после пяти лет совместной жизни я уже не была свежими глазами и свежей улыбкой. Не была другой.

Через два дня после Рождества из «Бони и Ливерайт» пришел ответ. «Вешние воды» издательство отклонило. Помимо того что злую сатиру на Андерсона сочли неуместной, в письме также выражалось сомнение, что книга будет хорошо продаваться. Она слишком умозрительна и совсем не так забавна, как следовало бы. Однако в романе об испанской фиесте они заинтересованы и с нетерпением ждут завершения работы.

— Теперь я свободный человек, — произнес Эрнест с кислым видом, прочитав вслух телеграмму. — Скотт говорил обо мне с Максом Перкинсом из «Скрибнер», еще есть «Аркур». Могу обратиться, куда хочу.

— Кто-то должен понять, что это гениально, — сказала Полина и для пущего эффекта стукнула кулачком по ручке кресла.

— Не знаю, — засомневалась я. — Неужели ты и правда хочешь порвать отношения с Ливерайтом? Издав «В наше время», они сделали тебя известным.

— Почему надо всегда быть чертовски благоразумным? Не хочу больше осторожничать. Кроме того, они мне тоже обязаны. Я принес им хорошие деньги.

— Это издательство не единственное на свете, — сказала Полина. — Скотту хорошо в «Скрибнер». Может, и тебе попробовать.