Александр Первый: император, христианин, человек - Всеволод Глуховцев

Убедительно?..

Ну, скажем, для Гаврилы Романовича Державина это не то чтобы убедительно, а просто он ничего другого себе и не представлял, и не мог смотреть иначе как на безумных дикарей на тех, кто пытался оспорить одушевлённую монаршей личностью жизнь, противопоставляя ей голые мертворождённые конструкты… Но могло быть ещё хуже.

Державин не мог не видеть, что некоторые из противных ему типов явно не дикари и не безумцы. Нет, они действуют тихой сапой, осторожно, хитроумно, сладкоречиво… Стало быть, это – мошенники. Они-то как раз всё отлично понимают, но они корыстны, себялюбивы и, наверное, безжалостны. Они утверждают, что замена живого, светозарного на поддельно-механическое есть нечто полезное и достойное? Ну, так это может значить лишь одно: такая подмена им выгодна. Они хотят разрушить сакральную природу государства – и властвовать самим, пусть и поддельно, вне Божественной санкции. Это, конечно, власть фальшивая, но ведь и фальшивые деньги делают затем, чтобы разбогатеть по-настоящему… Пускай неправедная власть, но всё же власть! Синица в руках. А насчёт журавля в небе, ну, это ещё поглядим!.. Что будет там – Бог весть, а что моё – моё.

Потому и нет ничего странного в том, что «консерваторы» так дружно сплотились против «прогрессистов», сиречь затаённых вредителей. Обиднее же и болезненнее всего было видеть, что государь – тот, кто должен быть животворящим светочем (да ведь таков и есть! все знают, насколько император Александр милосерден и кроток) поддался обольщению вкрадчивого обманщика… Кого именно – повторять незачем.

Ещё убедительнее?..

16

Есть замечательная восточная – индийская, вероятно – притча о том, как трое слепых не могли себе представить слона, а никто из окружающих не мог им этого толком объяснить.

Что правда, то правда: словесно описать такое необычное существо, как слон, действительно не так-то просто…

Но вот каким-то путём слон всё же оказался рядом со слепцами, и они принялись его ощупывать, причём один поймал хобот, другой слоновье ухо, а третий обхватил одну из ног; после этого исследователи стали делиться впечатлениями.

Тот, кто взялся за ухо, заявил, что слон – это такое складчатое кожаное одеяло. Держащийся за хобот очень удивился и сообщил, что по его данным, слон не что иное, как толстая змея… Ну, а третий, тот, что обнимал слоновью ногу, решил, что оба его товарища полные глупцы, ибо совершенно неопровержимо, что слон – это ствол большого дерева.

Сказка ложь, да в ней намёк… Заставляющий призадуматься. Ведь самое занятное в этой сказке то, что каждый из троих не ошибался, каждый по-своему был прав! Но – прав по-своему, частично, в том-то и дело, что по-своему, в том всё и дело!.. Наши истины суть детали мироздания, мы познаём их шаг за шагом, и это дельно, они вправду истины, они хорошо помогают нам ориентироваться и орудовать в этом мире. Но вот одна большая Истина, она вовсе не сумма малых, а их совершенно новый, не арифметический и не алгебраический, но трансцендентный синтез – который для каждого из нас, даже для самого мудрого и разумного – загадка.

Что там, за ветхой занавеской тьмы?В гаданиях запутались умы.Когда же с треском лопнет занавеска,Увидим все, как ошибались мы.

Каждый из трёх слепых был в чём-то прав. В слоне действительно есть элементы змеи, вертикального ствола и кожаного листа; и при этом слон как целое – ни то, ни другое и ни третье, а что-то совсем не похожее на них.

Правы были придворные, отстаивавшие этический потенциал самодержавия и усматривавшие в поползновениях Сперанского деструктивные тенденции? Несомненно. Прав был Сперанский, демонтируя и реконструируя управленческий аппарат империи?.. Безусловно! Теоретически, наверное, нет лучшей власти, чем власть доброго просвещённого монарха: проекция Царства Божия на Земле. Но ведь проекция эта всегда искажена, как ни старайся строить её прямо. Как выправить искажения, как устранить их?.. Вот тут-то и начинаются те самые злосчастные детали.

Каким быть властителю: наследственным, выборным (никто, наверное, не будет спорить с тем, что президентам или премьер-министрам временно предоставляются царские полномочия)? Как должно формироваться государево окружение?.. Зоилы Сперанского были неправы, полагая, что «выскочка» злостно и вредительски разлагает империю изнутри. Нет, конечно: он всерьёз полагал, что его реформы оздоровят систему, что по открытым им путям на высшие этажи потянутся таланты, возможно, и гении.

Был ли Михаил Михайлович антимонархистом в обиходном смысле слова, то есть мечтал ли он в никому не ведомой глубине души о замене помазанника Божия на банальных президента и парламент?.. А если метафизчески – не отвергал ли он в принципе сакральную природу власти?.. наверняка его подозревали и обвиняли в этом. Со значительной степенью достоверности можно утверждать, что эти подозрения ложны.

И дело вовсе не в том, что речь идёт о сыне священника – выше уже говорилось, что именно из духовного сословия происходили самые отчаянные русские безбожники (правда и то, что их дикая фанатичность не атеизм, но анти-теизм, в коем как раз и чувствуется именно религиозность, религиозность анти-мира, если так можно выразиться)… Но дело и не в этом тоже.

Просто Сперанский был сильный, последовательный, методичный мыслитель. И он не мог не сознавать, что без сакрального начала власть – не власть. Но он был воистину уж рационалист так рационалист: логическое, разумное начало в нём явно превалировало над мистическим, художественным, всем прочим. Он свои истины понимал, а не переживал, как мог пережить всем существом тот же Державин. И опять-таки, дело тут не совсем в поэтическом даре Гаврилы Романовича, и уж тем более не в розовых очках: придворный с незапамятных времён, Державин видел и знал всю грязную изнанку отечественной политики. Но он какой-то особой, высшей интуицией, в которой сплочены душа и разум, мудрость и опыт, был твёрдо убеждён, что самодержавная династическая власть, при всех её очевидных огрехах – это именно то, что нужно России. Другое будет только хуже.

Насколько полна истина, рождаемая таковой интуицией – пусть останется на усмотрение её обладателей. Те же, кто не обладает, скорее всего сочтут это мистической блажью… Счёл и Сперанский – во всяком случае, счёл бы, если допустить, что он знал о душевных страстях своих оппонентов: можно позволить себе здесь психологическую гипотезу. Он многократно убеждался в эффективности логических моделей и, даже если предполагал, что прочие философические поиски дело интересное, благодатное – то всё-таки думал, что практическая жизнь вполне способна обойтись и без них.