Молчаливая слушательница - Лин Йоварт

На этот вопрос не существовало верного ответа.

– Ты должна чистить картошку.

Джой встала и отправилась в кухню. «Лучше б ты и правда был пьяницей, который выходит из себя, напившись ликера. По крайней мере, я понимала бы причину».

* * *

Вот что случилось в среду, и теперь отец ждал признания от нее или брата.

– То есть среда никому из вас ни о чем не говорит?

Джой знала, что будет дальше. Она вполне может сказать: «Это я разбила стакан», – и спасти от наказания Марка, который пытался спасти ее после побега хорьков. Только как объяснить, зачем она зашла в большую комнату и полезла в сервант? Никак.

Отец отодвинул стул дальше от стола. Скрип резанул по ушам, она тихонько задрожала, предчувствуя неизбежное.

Воздух взорвался раскаленным: «В комнату!» Надежды рухнули, по телу пробежала волна ужаса.

В спальне Джой разделась и села на кровать: колени стиснуты, руки скрещены на груди, ладони обнимают плечи, где уже начали образовываться шрамы. Джой знала – отец вновь сидит за столом, спокойно выдерживает паузу, чтобы дети ждали в страхе.

Через минуту-другую линолеум скрипнул опять.

«Прошу, Господи, прошу, не позволяй…» Она оборвала себя. Бог не собирается отвечать на ее молитвы. Ему просто все равно. Мама тоже не кинется на спасение. Будет сидеть в мастерской, окруженная лентами, цветами и венками для мертвых.

Отец зашел к себе, затем – в комнату Марка. Джой легла на кровать, накрыла голову подушкой. Это не заглушило ни криков, ни рыданий, но по крайней мере избавило от ощущения подслушивания. Когда грузные шаги протопали через кухню к ее комнате, она быстро села, поправила подушку.

При появлении отца опустила взгляд в пол. Как было велено. Как всегда.

Рут закрыла глаза и отвернулась.

Джой выла, словно дикий зверь, когда ремень опускался на голую кожу. Не пыталась сдерживать крик – пусть мучитель знает, как это больно. Воздух звенел от жара, несмотря на холод за окном, и хотя Джой лежала лицом вниз, она мысленно видела отца: как он тяжело дышит, шипит и монотонно считает, поднимая и опуская ремень вновь и вновь. Видела, как на его лбу проклевываются красные рожки, как хлещет из стороны в сторону красный остроконечный хвост, вторя движениям ремня. Видела желтые клыки и черную пещеру рта. Она открывается шире, шире, оттуда выползает толстая серебристая змея, оборачивается вокруг отцовской шеи и груди, мурлычет, лижет его красную кожу…

После восьмого взмаха ремня Джой резко вскинула подбородок и извергла на покрывало тушеных угрей.

– Прекрати! – взревел отец, толкнув ее обратно, лицом в вонючее месиво.

Ее вновь вырвало. Тогда он остановился.

– Смотреть противно! – И вышел.

Джой подняла голову, услышала, как он зовет:

– Гвен, иди сюда, сделай что-нибудь! Ее тошнит.

Джой вместе с мамой молча свернули покрывало, затем Джой вытерла рот полотенцем и сделала пару глотков воды, которую принесла мама. Та положила руку ей на плечо и сказала:

– Будьте осторожней. Оба. Не расстраивайте его. Пожалуйста. Ведите себя хорошо. Пожалуйста.

За стеной тренькнула гитара, зазвучала песня «Ты мой солнечный свет».

Позже Рут шепнула:

– Все будет хорошо. Вот увидишь.

В ту ночь все действительно было хорошо – во сне. Джой прокралась в кухню, высыпала все таблетки от мигрени себе в ладонь и спряталась за диваном посмотреть, что будет. Появился отец, с налитыми кровью, выпученными глазами, с рогами на лбу, с дикой головной болью. Схватил пузырек, перевернул – пусто! Поднес его ко рту, запрокинул голову, будто собрался пить. Ни одной таблетки не выпало. Отец громко застонал, яростно затряс пузырек. Затем рухнул на пол, пуская пену изо рта, и умер. Джой выбралась из-за дивана, вернула таблетки в пузырек, а пузырек – на место в шкаф, за упаковки с корицей и содой. Легла в постель. Утром отца найдут в кухне, и все решат, что он не успел вовремя принять лекарство.

Глава 71

Джой и Шепард

Февраль 1983 года

ХЕНДЕРСОН, Джордж. Добрый и великодушный сосед моего дорогого Роберта. Покойся с миром на бескрайних пастбищах Божьих. Берил Бойл

Наблюдаю, как Шепард в три приема разворачивает автомобиль и уезжает назад в город, затем плетусь к дому. Улавливаю запах дыма из бака. Ненавижу это вечно тлеющее напоминание о вони и муках Ада.

Пытаюсь разобраться с кашей в голове. Рут была моим близнецом, а Марк умер, зато я нашла семью Фелисити. Точнее, Шепард их нашел. И еще – он меня отпустил.

Наверное, за это следует благодарить Вики. Хотя я не понимаю почему.

Иду мимо сорока двух маминых кустов камелии вдоль подъездной дорожки. В пробелах между ними буйно цветут сотни ярко-красных маков. Цветы… Сколько же их посадила, вырастила, собрала и составила в букеты мама! Ее утешение.

Срываю маковый стебель, на нем несколько стебельков поменьше и шесть-семь раскрывшихся бутонов. Нам не позволялось делать это в детстве – обломанное растение больше не давало цветов. Меня вдруг охватывает щемящая жалость к маме, которая очень старалась заработать для нас хоть чуточку денег, выращивала море цветов и тяжело трудилась. Маме, которую я почти не знала из-за окружавшей нас злой, страшной атмосферы. «Прости, мама. Прости за все, что он с тобой сделал; прости за то, что я бросила тебя; прости за то, что рядом с тобой не было ни одной родной души».

У меня, по крайней мере, была Рут.

Хотя как знать… Возможно, у мамы Рут тоже была. Она ведь называла всех кур Рут, что наверняка до чертиков раздражало отца. Небольшой акт возмездия? Ежедневное напоминание о содеянном? Особенно когда он рубил голову очередной Рут. Вдруг мама совершала и другие акты возмездия? Например, добавляла в таблетки от мигрени соду… Хорошо бы.

Рут Поппи Хендерсон. Поппи – Мак… Надеюсь, мама похоронена с ней рядом. Когда я наконец выберусь на кладбище (может, даже завтра), высажу вокруг их могил маки, сотни маков.

Мусорные контейнеры по-прежнему стоят на подъездной дорожке. Все уже выброшено, кроме хлама из сарая. И кукольной головы.

Глядя на сундук, я хвалю себя за то, что до сих пор не рассказала Шепарду о кукле. Теперь мое объяснение прозвучит куда убедительнее: я выкинула все из дома и решила убраться в сарае. Начала с сундука, а там… «Вы не поверите, что я нашла!»

Затем – вскоре – Шепард объявит Боскомбам и целой округе, что мой отец убил Венди, и все услышат правду: он был чудовищем и убийцей. Жаль, его не осудят и не отправят в тюрьму, но репутация гада рухнет, а главное – он знал, что так произойдет. Вот это и называется утешительной мыслью.

Впервые за долгое-долгое время мне хочется поверить в Ад и в то, что отец там, вопит о пощаде, которой никогда не дождется.

Я перебираю детские воспоминания, ищу счастливые. Кое-что есть: вечер, когда мы оборачивали учебники пленкой; время с Фелисити и ее семьей; запись любимых слов и образов; смех Марка над моими пародиями. Однако самые сильные воспоминания – о ремне. Ремне, который до сих пор ждет в пакете на рабочем столе, придавливая собой документы для Марка: письма, свидетельство о браке, некролог о Рут. Рядом лежит гвоздь из шкафа.

Пора придать жерновам правосудия хорошенькое ускорение.

Пустой дом и правда внушает страх.