Одиссея самурая, Командир японского эсминца - Тамеичи Хара

С этими словами Комура замолчал, сжав зубы и закрыв наполненные слезами глаза. Наступило напряженное молчание, которое я хотел уж было прервать, как поднялся капитан 1-го ранга Ейичи Синтани, который за год до этого сменил моего друга Миязаки на посту командира 17-го дивизиона эсминцев. Он спросил:

- Кусака хочет навязать нам этот приказ? Комура покачал головой:

- Никто не может приказать другому убить себя. Кусака вообще ни о каком приказе не говорил. Даже если у него и есть приказ, он о нем не упоминал. Он только высказал свое мнение и попросил высказать наши идеи и замечания.

Синтани побагровел, сделал глубокий вдох и заявил:

- Я отправился вместе с Куритой к Лейте на другой день после высадки американцев. Все это выглядит так, словно высшее командование снова собирается прибегнуть к этой фатальной схеме действий, предусматривающей прорыв с боем к захваченным противником плацдармам. Курита еще мог надеяться на успех, поскольку он имел Одзаву в качестве приманки. А мы без эскадры-приманки, которая бы отвлекла на себя основные силы противника, вообще не имеем ни единого шанса на успех. То, что предлагает Кусака, просто смешно. Если мы попытаемся осуществить его план, То просто погибнем без всякой пользы, а кто тогда будет защищать родные острова? Я против.

- Я согласен с Синтани, - высказал свое мнение капитан 1-го ранга Хисао Кодаки, командир 21-го дивизиона эскадренных миноносцев. - Высшее командование уже много месяцев ничем другим не занимается, как плодит и нагромождает ошибку за ошибкой. Почему мы, прошедшие через столько сражений, должны слепо следовать, как стадо баранов, за некомпетентным и неопытным руководством?

Командиры кораблей, подчиненных Синтани и Кодаки, одобрительным гулом и репликами дали понять, что они полностью солидарны с мнением своих Командиров дивизионов. Но адмирал Комура, не произнося ни слова, продолжал сидеть с закрытыми глазами.

Я счел своим долгом тоже высказать мнение по этому вопросу:

- Учитывая наши нынешние боевые возможности, единственной реальной вещью для нас остается нападение на чрезвычайно растянутые линии обеспечения американского флота. Я был бы рад, если бы получил разрешение действовать в океане в качестве одинокого волка. "Яхаги" теперь оборудован радаром и сонаром, так что вполне способен действовать в качестве одинокого рейдера, и мне кажется, что мы смогли бы пустить на дно минимум с полдюжины кораблей и судов противника, прежде чем нас бы накрыли.

Я перевел дух и продолжал.

- Выполнение подобной задачи мне представляется очень стоящим делом, а предложенный поход всем флотом к Окинаве мне кажется похожим на бомбардировку скалы куриными яйцами.

Совещание было прервано появлением вестовых с обедом, который мы съели без всякого аппетита. Во время обеда командиры эсминцев продолжали убеждать адмирала в нашей точке зрения. В 13:00 Комура отправился обратно на "Ямато". Мы остались ждать его в салоне "Яхаги", мрачно поглядывая на еле ползущие стрелки часов. В 16:00 адмирал наконец вернулся. Когда он вошел в салон, его лицо было измученным и осунувшимся. Адмирал медленно подошел к своему креслу, сел и сказал усталым, хриплым голосом:

- Я получил приказ, который вошел в силу в 15:30. Казалось, что сказав это, Комура сбросил гору со своих плеч. Затем, оглядев нас одного за другим, адмирал рассказал подробности этого рокового совещания.

- Я целый час докладывал ваше и мое мнение. Кусака и все остальные слушали меня внимательно, не перебивая. Когда я закончил. Кусака разъяснил, что наш поход не является просто самоубийством, а как раз и является приманкой для противника. Он подчеркнул, что это не его план. План был разработан, когда он находился в Канойе. И весь план построен на том, что когда авианосцы противника выпустят свои самолеты для удара по нашему флоту, на них обрушатся сотни самолетов-камикадзе, вылетевших с южных аэродромов острова Кюсю. Кусака заверил меня, что эта операция-приманка не закончится также безрезультатно, как та, в которой я недавно принимал участие. Затем Кусака обратился к Моришите и рассказал, что высшее командование, особенно армейское, очень разочаровано действиями "Ямато" в Лейте, когда линкор так неожиданно прервал бой. Кусака понимает, что это не вина Моришиты. К нему как раз никаких претензий нет. Напротив, всех восхитило мастерство, с которым Моришита управлял кораблем, уклонившись от такого количества торпед, чего "Мусаси" сделать не удалось. Однако, продолжал адмирал Кусака, в Токио очень недовольны, что линкор вернулся домой, не сделав ни выстрела из своих восемнадцатидюймовок по врагу. Моришита очень тяжело воспринял эти замечания. Кусака затем обратился к Ариге, сказав, что вся нация, весь наш народ возненавидит флот, если такой линкор как "Ямато" уцелеет в этой войне. Это, конечно, не вина Ариги, но можно вспомнить, что три года до боя в заливе Лейте, "Ямато" фактически в войне не участвовал и о нем уже стали говорить как о "плавучем отделе для больных и придурковатых адмиралов". Тут адмирал Ито прервал свое долгое молчание и сказал: "Я думаю, что нам предоставляется прекрасный шанс прилично умереть. А самурай должен жить так, чтобы всегда быть готовым умереть". Это заявление Ито закончило все споры. Когда Моришита, а затем Арига согласились с Кусакой, я поступил также.

При последних словах Комура виновато покачал головой, как бы извиняясь перед нами. Мы продолжали сидеть в напряженном молчании, ошеломленные рассказом адмирала Комуры. Когда первое впечатление от слов Комуры прошло, я решил в этой совершенно нереальной ситуации вернуться к реальности.

- Мы ценим ту стойкость, которую вы проявили от нашего имени, адмирал Комура, - сказал я. - Но приказ есть приказ. Теперь нам нужно наилучшим образом его выполнить.

Адмирал Комура с благодарностью посмотрел на меня и сказал:

- Спасибо, Хара.

Три командира дивизионов - Кодаки, Синтани и Иосида - объявили о том, что они принимают приказ и обратились к командирам своих эсминцев.

Те хором заявили о своем полном согласии с приказом.

Такое резкое изменение мнений возможно будет не очень понятно европейскому читателю. Кусака сам старался побудить адмиралов узнать точку зрения своих офицеров. Но поскольку приказ был беспрецедентным, он мог быть выполнен только если бы был принят. Но независимо от всего, все мы отлично знали, что приказ в Императорском флоте является безоговорочным и не подлежит обсуждению.

Вернувшись на "Яхаги", я собрал на баке всех офицеров и старшин. Я объяснил им суть полученного приказа, внимательно вглядываясь в лица каждого из них. В воздухе, конечно, чувствовалась напряженность, но к моему удивлению и облегчению, ни на одном лице я не заметил признаков страха или отчаяния. В заключение я сказал: