Перегной - Алексей Рачунь

- И куры, бабы говорят, плохо нестись стали, тревожные какие-то. Кудахчут, квохчут.

- А мухи у вас жужжат как прежде, или по иному?

- Мухи нас не интересуют, а вот овцы ныне к зиме худые.

- Ну так, дядя Федос, вызывай ветеринара из города, какие проблемы, Толян приехал...

- А на что нам ентеринар этот. Он порчу отведет от нас или корову новую даст, ли чё? - Вдруг встрял вертлявый мужичок, муж Панкратихи.

- А ты кто таков вообще - дерзко спросил я его. - Я, вроде как, не с тобой разговариваю.

- Моя корова-то пала, поди не твоя. У тебя поди все хорошо. - С вызовом крикнул рыжий и скакнул вперед, вихляясь как духарящийся блатной.

- Ну корова пала, потому что она корова, а ты, рыжий, падешь смертью храбрых, хотя не бык, если быковать будешь, понял? Я не с тобой базар веду, падаль, глохни разом!

Рыжий тотчас скрылся за спинами двух бородатых мужиков. Те, впрочем, никак не отреагировали.

- Дядя Федос, ты уйми раба божьего, пока он не преставился ненароком. Ишь как злоба-то из него прет. Совсем не по-христиански.

- Не о нем речь, Витенька. Он у нас да, мятущийся, беспокойный, трудна его дорога, но дорога у него правильная. Речь теперича о тебе, Витенька.

- Коли обо мне, веди, давай, речь, а не юли. А то подступил тут с коровами, курами. Чего хотел.

- Хотел о будущем твоем поговорить, Виктор. Долго ты ищщо у нас в деревне проживать собрался?

- Я не у вас живу в деревне. Вы меня выгнали, больше трех месяцев назад.

- И все же?

- Я собираюсь здесь жить столько-сколько нужно. По крайней мере пока жена моя, Софья, в здешней школе учительствует.

- Это когда же женой-от она тебе стала, что-то о свадебке я не слыхал. Без брака освященного это не свадьба, а блуд.

- Чья бы корова мычала, дядя Федос. Знаю я ваши свадьбы. Хороводики, обрядики. Мне и самому поу...

- Не о том речь. - Поспешно перебил меня Федос, - А о том, что как ты у нас явился, все наперекосяк пошло. Как это объяснить.

- И что же у вас не так пошло?

- А то, что шли мы своим путем здесь, у подножия озера, шли мы своей жизнью всей, и молитвою, и стремлениями к светлому граду сияющему Китежу, к грядущему Царству солнечному, к царству Христову. К раю. А пришел ты - и стали мы грязнуть в антихристовом зле и беззаконии.

- Опять ты, Федос, за рыбу деньги?

- Молчи! Не то велю тебя счас скрутить и рот заткнуть тебе поганый, чтобы не перебивал. Молчи. Не понуждай к насилию.

Федос перевел дух. - Сперва ты нарушил наш уклад, осквернил дом мой и гостеприимством нашим коварно воспользовался и испоганил землю нашу.

- Не аргумент.

- Молчи! Потом затуманил головы. Умы опутал дьявольскою сетью. Ввел детей наших в искушение, насадил в душах их лукаваго и под видом знаний внес в умы их неокрепшие смуту, недозволенные мечтания и антихристово вольнодумство. И стали дети наши, заместо светлого царствия, жаждать несбыточного, жаждать неведомого.

Федос нес ахинею, а его спутники кивали, как китайские болванчики.

- Отныне мы своих детей изымаем из лап твоих злых и сообщницы твоей, злосмрадной пророчицы и лжеучительницы Соньки. И многих трудов будет стоить нам привести их в прилежание и послушание. Хотя и молились мы все это время об избавлении нас от напастей антихристовых. Но крепок, хитер и коварен враг-сатана. Видя потуги наши и стойкость, через сглаз, наслал теперь мор и порчу.

- Так ты меня в порче что ли обвиняешь, Дядя Федос?

Федос ничего не ответил. Он обернулся к своим спутникам и заговорил с пророческими интонациями:

- Грядет антихрист. Вот слуга его. Явлен нам чтобы лишить нас пищи - через то наслал на скот наш порчу. Сообщница его явлена, чтобы лишить нас крова. Прельстя чарами ложных знаний, порушить наш уклад, нашу жизнь, дома наши и воздвигнуть здесь престол сатаны.

Скоро будут явлены и другие слуги его. Явлены они будут для того, чтобы поставить его печать...

Я больше не мог слушать эту ахинею и засмеялся. Даже не засмеялся, а захохотал. Смех чуть не валил меня с ног и свалил бы, как вдруг меня обдало сзади теплым воздухом, потом раздался приглушенный, но плотный шум, как будто на рощу налетел сильный ветер. Затем небо озарилось ярким, расходящимся сиянием. Я обернулся. В стеклах школы тревожно что-то отблескивало.

Мимо меня, снеся калитку, пробежал к школе Федос со своей компанией. Я припустил за ними. Мы стояли позади школы и глядели сверху, как у озера огромным факелом полыхает балок. Вокруг него тенями метались люди, кто-то отгонял грузовичок, на котором уже затлел тент. Кто-то бегал от пожара к озеру и обратно плеща воду в огонь. Но огонь был такой силы, что ясно было - это все без толку. Балок пластал ровной свечой и она коптила и без того черное, непроглядное небо.

Федос и вся его компания, как стояли в ряд, так и бухнули на колени, прямо тут, на взгорке, возле спуска. Федос, вздев бороду вверх блажил:

- И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику. Имя сей звезде "Полынь" и многие люди умерли от горечи. Сбываются пророчества, дети мои. Близок час последней битвы.

Федосовские приспешники стояли на коленях, склонив голову, и бормотали что-то беззвучное, тихое, едва перебирая одними губами. Им было страшно. Они были напуганы, не понимали что происходит и не знали что делать. А я знал, что случилось.

Полыхнул Полоскаев самогон, спрятанный нами в схроне под балком. Две десятилитровые бутыли, что выгнали мы с ним через перегонный куб. Я совсем забыл про него, но сейчас отчетливо вспомнил, что когда я уходил, бормочущий Щетина складывал обрубки очищенного кабеля в мешок. А потом он этот мешок ухнул в яму - обыденное дело. Зачем его аккуратно спускать, он же не картошка. Вот только лежали в яме нынче не кабеля, а взрывоопасные вовкины бутыли. Они, естественно, разбились.

Потом кто-то швырнул туда окурок и под балком пыхнуло в мгновенье ока. А дальше рванули бочки с дизелем, которые скатили из Толянова грузовика по доске прямо к стенке. Мужики всегда так делали. Стенка была естественным препятствием на пути скатываемой бочки. Там они и стояли обычно до конца разгрузки. Но вот не достояли.

Так, или иначе, но там, в этот разрушающем пламени, могли быть не только вещи, но и люди. И хотя факел был такой силы, что не только людям, но саламандрам, окажись они внутри его, было бы несдобровать, что-то делать было необходимо.

Федос еще блажил что-то, указывая на меня, но я его не слышал. Я рванул к школе. На ее стене был собственноручно мной излаженный пожарный стенд: багор, топор, ведро, лопата. В темноте было не понять где что, все предметы сливались цветом с серой стеной. По отблескам пламени на металле я определил багор. Схватил. Рванул. Основательно закрепленный мной на гнутые гвозди, во избежание шалостей детворы, багор держался крепко и не поддался.

Еще, на беду, вывалился сзади, из-за пояса топор. Я обернулся, на секунду, его поднять. С двух сторон, располосованные заревом пожара на продольные лоскуты, приближались ко мне два бородача.

- Вы чего.

- Дак, это, - замялся один, - пособлять.

- Ну хватай вон топор с ведром, и беги к балку. А ты помоги мне багор отодрать.

- Ага. Счас. Дай-ка топор-от, я им ковырну.

Я отдал топор и меня тотчас скрутили, заломив руки. А скрутив, тут же тюкнули обухом по голове. Обмякая и улетая в красно-черный, расслабляющий водоворот, я еще увидел перед собой злобно ухмылявшегося Федоса. Он то ли крестил меня, то ли показывал кукиш. Потом все померкло.

Очнулся я быстро. Подействовали пинок в бок и вылитое на меня ведро воды.

Меня подняли на ноги, как только я открыл глаза - подхватили под мышки, и резко, рывком поставили на землю. И я тотчас же вернулся в реальность. Пожар в балке, бегающие вокруг него люди, молящийся на взгорке Федос сотоварищи, пожарный щит - все это было только что, сейчас, здесь. Все это никуда не делось. И я дернул головой, до хруста позвонков выламывая шею, чтобы увидеть, что там позади меня, под горой, на озере. Но ничего не увидел. Голова взорвалась болью и встала на место. Передо мной был все тот же ухмыляющийся в бороду Федос, возле него рыжий хозяин павшей коровы, а мне выворачивали руки два бородатых молодца. На крыльце билась Софья. Вокруг неё суетились Панкратиха и серая утешальница. Они, как я понял, привязывали ее к столбу. Софья не кричала - видимо рот ей уже заткнули или завязали.

- Её то за что? - спросил я у Федоса.

- А как жа? Ибо сказано - хватит попускать жене Иезавели, называющей себя пророчицей, учить и в заблуждение вводить рабов моих...

При этих словах Федосовы спутники закрестились.

- Она не пророчица, она учительница. За что её?

Федос не ответил.

- Что с людьми на озере. Где Изынты, Полоскай, Колян-Щетина.

- А нам то што за дело. У хозяина у свово спроси, у люциферия, у антихриста, что с имя тама, со слугами его, прихвостнями Николашкиными, тобою опоенными и во обман введенными хитростию твоею диаволовой. А нам Господь указал ненавидеть Николаитов.