Перегной - Алексей Рачунь

- Знаешь что, дядя Коля. Пошел-ка ты нахер. Нет, не так. Пойди, проспись, а когда проснешься - пойди нахер.

Но Щетина меня не слышал, он смотрел вдаль, и из глаз его лилась умильная слеза, а из уст бормотание: Едет. Едет миленькой мой, друг мой Толька едет это. Друг мой лучший... Один он мне есть друг, один он меня понимат...

Я оглянулся. Еще пока очень далеко, в ночи, по склону Листвяного споя плясали огоньки - кто-то пробирался потемну к нам, в Молебную.

Да и хрен с вами, со всеми. Я сплюнул и пошел к себе домой. У меня есть дом. А вы все живите, как бог на душу положил.

3.

- Случилось что? - как будто ждала, сразу же спросила меня Софья.

- А, ну их. - Только и махнул я расстроенно.

Она подошла ко мне сзади, обняла, склонилась над лицом, пощекотала локонами нос. И сразу стало так хорошо, так уютно. Я сидел за столом, подперев голову руками, запахнутый в Софьины объятья как в плед и мне было хорошо. Лед обиды таял на сердце, и не хотелось уже жить этой обидой, передумывать и переживать горькие слова пьяного дурака. Да ладно бы пьяного дурака. Они все там так думают - вот что самое обидное. Ну да бог с ними. Хватит. Не сегодня. Не сейчас.

Мягко светила лампа, не электрическая, а керосиновая, дизель на личные нужды мы не слишком расточали, ее дрожащий свет создавал вокруг нас мягкий, рыхлый шар - пространство любви и заботы друг о друге. И уходили прочь проблемы и обиды. Они прятались, как крысы по углам и затравленно глядели оттуда на сгусток нашей теплоты. И ничего не могли сделать. Потому что любое зло, оно бессильно в такие минуты - минуты любви и нежности. В те минуты когда эта любовь и нежность не переходит в жаркую страсть, а просто превращается в обоюдное понимание. И тогда не хочется уже больше ничего. Только чтобы была лампа, только чтобы был ее мягкий свет, только чтобы были двое и чтобы они, обнявшись, молчали.

- А ты знаешь, - вдруг заговорила Софья, - в Нагорной, у этих, девочка такая хорошая у них, умничка, ну чисто ангелочек, у её мамы прозвище такое смешное еще, у них у всех смешные прозвища... В общем у Панкратихи, корова околела.

- А, что? - Растерянно переспросил я и не дожидаясь ответа резюмировал. - Хорошо.

- Да что ж хорошего, дурачок. - Рассмеялась Софья.

- Да все хорошо. Все. Ты знаешь, я туда больше не пойду.

- Куда?

- На берег. К озеру.

- Я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму. - Притворно надув губки и смеясь одними глазами сказала Софья. - Я говорю, в Нагорной корова сдохла.

- Надоело. Хватит. - Продолжал я - сколько можно устраивать чужую судьбу, чужую жизнь, не заботясь нисколько о своей. Я ведь никому ничего не должен.

- Они, такие смешные, представляешь, считают, что это результат колдовства.

- Ну хорошо, пускай им деньги не нужны, зачем они им, действительно, но ведь всегда вместо денег можно взять вещами...

- Этот их старший, Федос, суровый такой старик мне сказал, про колдовство. Без чар, говорит и порчи здесь не обошлось. Панкратиха то сама только воет - кормилицу мол потеряла. Убивается чисто как по ребенку. И то, без молока к зиме остались.

- Привыкли стадом, роем, как пчелы думать. Закоснели в своей мысли, ничего не соображают. Ну их к чертям собачьим.

- Ну да, я думаю, община прокормит, поможет. Они люди хоть и дремучие, но друг за друга держаться крепко и сострадание у них есть. На то они и община.

- Слушай. Мы ведь с тобой об одном и том же говорим.- Вдруг осенило меня. - Бормочем, бормочем что-то, а друг - друга не слышим.

- Правда? А я и не заметила. Вот что - давай-ка пить вкусный чай, с вареньем. И просто болтать. О всякой ерунде. Хватит уже о народе, о его судьбах, о его чаяниях. Хватит уже жить чужой жизнью, давай жить своей, тем более...

- Что?

- А что?

- Ну что тем более?

- Тем более... Что нас... Вечер такой, хороший. Давай?

И мы стали пить чай с вареньем и болтать. Как приятели, как подружки. Наверное впервые после того, как все друг другу объяснили. Как-то не было у нас раньше для этого времени. Пройдя первую фазу нашей любви мы зачем-то бросились с головой в водовороты карьеры, как ни нелепо звучит это слово в крохотной деревушке. Мы доказывали что-то себе и обществу, искупали какую-то неведомую, перед этим обществом вину, исполняли мифический долг, улучшали жизнь - чью-то, но не свою. А надо было - наоборот.

Но, как говориться, лучше поздно, чем никогда. И вот мы подошли к этому итогу. Может быть, если не последние события мы бы еще долго блуждали во тьме, стукались лбами обо что ни попадя, а друг друга бы так и не находили. А теперь, так удачно, наша любовь, наши отношения, перешли в новую фазу. Мы перешли из искрящейся и опасной всякими возгораниями фазы влюбленности, в фазу ровной долгой любви, в фазу уважительных семейных отношений.

И вот она наступила и от осознания этого сразу же стало хорошо. Расхотелось думать о проблемах и захотелось просто жить, пить чай и смотреть на небо. А раз захотелось - мы оделись потеплее и пошли на крыльцо.

И тотчас нарушилась наша идиллия. Словно стены дома, свет лампы и кружевные занавески надежно оберегали нас от всех бурь и напастей внешнего мира. А теперь, мы оказались открыты всем ветрам и подвластны всем стихиям.

- Посмотри-ка, идет что ли кто? - Сказала Софья.

- Да, вроде.

- А чего потемну?

- А сейчас узнаем. Эй кто там у калитки трется, кто таков, почему не знаю?

У калитки было тихо, но потом опять засопело что-то, закряхтело, забормотало.

- Я говорю, кто там. Мне что, за дрыном сбегать?

У калитки опять кто-то вполголоса заговорил, запшикал, заперепирался. Потом, в отдалении, но быстро приближаясь закачался, задрожал, замаячил неровный и неяркий свет. Это шествовал кто-то с фонарем. Наконец этот кто-то остановился у калитки и заводил фонарем из стороны в сторону. Стали видны чьи-то силуэты.

- На крыльце... на крыльце... с учительшей вроде как... - Доносился шепот. Кто-то из неведомых разведчиков докладывал подошедшему обстановку.

Я взял Софью за руку, а другой рукой нашаривал топорик. Я вообще противник подобных визитов. Хоть когда, а уж ночью тем более. И потому, на приступочке у меня всегда топорик.

- Кому-то там не терпится узнать каков я в гневе?

- Да ты никак на улице, Витенька. - Раздался слащавый Федосовский голос.

- А, вот там кто. Ты, дядя Федос?

- Я, Витя, я.

- А с тобой кто?

- Люди, известно кто. Мы только с людьми общаемся. Не с чертями, не с антихристами. Потому не бойся.

- Было бы кого бояться. Зайдете, или так и будете толпиться. Нужда какая есть?

- Да уж лучше ты к нам подойди, милый сын, не побрезгай. Ноги-от небось молодые.

Я пожал Софье руку и отворил дверь в дом - иди мол в тепло.

- Нет, Марат, я тут постою. Не ходил бы ты к ним.

- Да брось. - Я заткнул сзади за пояс топор, прикрыл его бушлатом, подхватил "летучую мышь" и двинул к калитке.

За штакетником была целая делегация. Впереди, с фонарем в руке стоял Федос. За ним растирала сопли по лицу Панкратиха. У нее и так-то по жизни было отталкивающее тяжелое лицо, не выражающее никакой мысли, никакого чувства, а теперь оно было просто отвратительным. Она и заплаканной то была, подумалось мне, не потому что страдала, а потому что так, вроде как, положено. Настала беда - надо выть. Радость наступила - можно глухо щериться. При ней состоял такой же тупой мужичок, по всему ее муж, только он в противовес ее дородности был как-то мелок весь, нескладен и вертляв. Весь какой-то в гармошку. Тот самый, что спорил с Софьей в школе. Он шмыгал носом и исподтишка зыркал по сторонам, как мелкий воришка на открытии ярмарки. Будто прикидывал, чем тут под шумок, можно поживиться. В общем не благостная это была парочка.

В противовес им Федос и два его спутника - в одинаковых окладистых бородах выглядели солидно, я бы даже сказал - величаво. От мужиков исходило грозное спокойствие, а из Федоса, через его лучистые морщины, сочилась благость. Сочилась так что морда его прямо таки просила увесистого кирпича. Еще одна баба не представляла из себя ничего, так, серенький силуэт. Ничем не примечательная, обычная утешальница, каких много вьется в минуты горя вокруг людей. Такие утешальницы словно грифы падалью питаются людским горем, маскируя его под сердобольность и, словно боясь разоблачения, ничем не приметны.

- Что привело вас, други моя, в столь поздний час? Зайдете или так поговорим?

- Да ни к чему нам заходить к тебе Витенька, ты лампу-от опусти долу, не свети в лицо, здесь потолкуем.

- Что, до утра ваши толки-перетолки подождать не могут?

- А горе, оно никогда не ждет, Витенька. Оно шарахатца-шарахатца, да как нагрянет. Вот и к нам оно нагрянуло, не спросив.

- Это корова что ли пала у Панкратихи? Наслышан, наслышан. Только я тут причем?

- Дак ищщо у двух коров животы вздуты. Тоже падут вскоре.

- Дядя Федос, здесь школа, а не ветпункт. Я здесь причем?