Познавая боль. История ощущений, эмоций и опыта - Роб Боддис

страдания можно облегчить. Возможность самовыражения позволила человеку создать объективное свидетельство своей боли в виде картины, фотографии, стихотворения или чего бы то ни было еще, овеществить содержание этой боли, вынести ее за пределы тела. В свою очередь, благодаря этому человек может по-новому осознать свою боль и облегчить свою жизнь с ней за счет нового инструмента.

Впереди еще очень много работы. Логика, в соответствии с которой существуют экономика, политика инвалидности и обязанность властей предоставлять помощь, а также институты медицины и медицинского образования, говорит нам о том, что новые способы помочь осмыслить и облегчить боль должны преодолеть огромную социальную инерцию. В западных обществах «пациентом» может быть только тот, кто покоряется медицинской системе и ее методам диагностики и терапии. Больной подчиняется врачу. Вне этих рамок практически невозможно осмысленно страдать или лечиться. Человек, не прибегающий к медицине, тоже подчиняется, но относится к происходящему с фатализмом. Это подчинение системе, которая сама по себе не в состоянии обеспечить излечение.

Для большинства людей смирение становится неотъемлемой частью знания о собственной боли. Для других сопротивление подчинению — отказ терпеть, быть пациентом — определяет действия, к которым их побуждает боль. Так, в последние годы ведутся масштабные кампании в поддержку больных эндометриозом, фибромиалгией, синдромом хронической усталости, затяжным ковидом и т. д. Выдвигаются требования признать реальность боли, характерной для каждого из этих состояний, и медицинским путем, через исследования и лечение, подтвердить истинность соответствующих диагнозов. Все прочие должны наблюдать, свидетельствовать — и в итоге признать правдивость утверждений и знаний о боли, полученных от тех, кто ее испытывает. Страдающие вдохновлены надеждой на облегчение, которое может наступить только при широком признании их боли (и значительном финансировании исследований) ортодоксальной медициной. Они подпитываются надеждой, решимостью и гневом, которые, в свою очередь, являются неотъемлемой частью болезненного опыта. В какой мере этот опыт может измениться, если такие кампании добьются успеха?

На мой взгляд, важную роль играет узость коридора осмысления боли и тот факт, что признать больного человека «пациентом» может только представитель официальной медицины. Если мы надеемся на исцеление или, скорее, на множество средств исцеления, то, возможно, это и к лучшему. Если же мы надеемся на то, что в переживании боли произойдет сдвиг смысла и из бесполезного и отчаянного это переживание превратится в какое-то иное — терпимое, действенное, если не позитивное, то по крайней мере полезное, — то одного лишь медицинского признания, по-видимому, будет недостаточно. Там, где люди находят друг друга — дистанционно, в интернете, — особое спасительное свойство, по-видимому, заключается в качестве сообщества или коллектива: общие концептуальные рамки сами по себе позволяют овеществить, осмыслить, засвидетельствовать, подтвердить. Для тех, кто испытывает боль, особенно ту, которая тянется, казалось бы, бесконечно, современный акцент на личности, ее самодостаточности или индивидуальной ответственности, на субъективности, а не на понятиях социума, коллективного опыта или содружества обходится очень дорого. Дело не только в том, что эти структурные качества современности лежат в основе болезненного состояния одиночества наших дней, но и в том, что они препятствуют интерсубъективному и реляционному подходу к борьбе с болевым синдромом. Когда приступ боли становится причиной отчуждения, недостаток общения и изоляция логически соединяются с болью, делая ее еще более невыносимой. Человек становится невидимкой. Это не покорность. Это не готовый на все пациент. К сожалению, сообщество, в котором забота о ближнем является лишь составляющей, не может заменить собой сообщество, построенное на заботе, — но именно таково наше общественное устройство. И потому эфемерный пациент живет в интернете, заменившем в XXI веке бумажную переписку, — и это не столько мир писем, сколько мир эмодзи, обмена информацией и дезинформацией, агитации, сбора средств — и, в очень малой степени, утешения. Совместное страдание, коллективное переживание стало абстрактным, ушло из личного общения.

Но на другом уровне история современной цивилизации — это история коллективных страданий, не имеющих определения. Есть лишь обещание помнить, которое зачастую выглядит слишком расплывчатым. Принадлежность к нации, этому неизреченному коллективу, давала ощущение идентичности, наличия цели, мотивировала к действию, независимо от того, боролись ли люди за или против какой-либо идеи. Войны, резня и геноцид XX века не всегда происходили во имя нации, из-за разделения на своих и чужих, будь тому причиной убеждения, цвет кожи или религиозная принадлежность. Тела искалеченных и погибших, которым нет числа, — это шифр боли для тех, кого относят к нации или изгоям. Люди на войне страдают коллективно, так или иначе делятся друг с другом переживаниями даже в тех случаях, когда отказываются говорить о них. Муки выживших, их немое, одинокое страдание без явных жалоб тем не менее беззвучно взывают к миру.

Возможно, все это выглядит очевидным. Но нация — это холст, на котором из темноты проступают немые страдания других людей. Бедность и одиночество, часто слитые воедино, есть цена современной капиталистической и неолиберальной политики, облеченной в рамки национальных идеологий. Возможно ли коллективное одиночество? Да, и, судя по всему, пандемия это продемонстрировала. В своей изоляции, насильно оторванные от общества, одинокие люди могут слышать и читать о том, что и других постигла такая же участь. В таком коллективном опыте есть что-то ироничное и глубоко противное. Это знание об общих страданиях людей, которые, будь у них возможность, могли бы идентифицировать себя друг с другом и облегчить собственные мучения. Однако если средства совместного познания все еще доступны и даже, похоже, множатся, то перспективы обрести общность в коллективе, разделить и, следовательно, разрушить опыт лишь сокращаются. Пол Маккартни с тоской вопрошал, где найти пристанище всем одиноким людям{26}. Теперь уже нет никаких сомнений в том, откуда взялась эта явно принадлежащая современности социальная группа, численность которой вызывает тревогу. Эти люди — продукт капитализма, войны, дефицита финансирования, жесткой экономии, секуляризма, антисоциальной политики, а также деградации традиционных отраслей производства, общественных связей, профсоюзов, профессиональной подготовки, образования и т. д. и т. п. В мире, где все, чтобы выжить, должно приносить прибыль, то, что ее не приносит, порождает страдания. Основной причиной страданий в современных обществах является капитализм, особенно в его ярко выраженной индивидуалистической форме. Большинство из нас терпеливо ему подчиняется.

Все мы знаем свою собственную боль. Но как много боли знает каждый? Ведь боль, как, я надеюсь, показала эта книга, не является великой универсалией, от которой все люди страдают одинаково. В ней гораздо больше политики. Что представляет собой человек, где он находится, когда и в каких обстоятельствах — все это делает боль, а точнее, страдающего от нее человека тем, кем он является. Боль пластична. Боль множественна.